Она, в отличие от остальных, будто бы и вообще не падала: стояла твёрдо и пружинисто, взгляд пробегал тут и там, охватывая все углы.

Я почти на ощупь пошёл вдоль стен. Стучал костяшками пальцев. Глухой, тяжёлый отзвук. Сталь — минимум толщиной с палец.

— Мышеловка, бл*дь… — выдохнул Мордюков. — Как мы так сюда угодили? Они что, специально западню на нас строили?

— Не думаю, — сказал я. — Скорее всего, это ловушка для незваных гостей. Для таких, как мы, которые нагрянули нежданно.

— М-да? А на хрена здесь ловушка? — Мордюков пнул ботинком по полу, металл гулко ответил. — Чего прятать-то?

— В этом и вопрос. Здесь что-то кроется, — тихо сказала Оксана. — Эта «база отдыха» сверху — одна бутафория. Они прикрывают что-то серьёзное.

— Вот где мы, значит, — Мордюков поднял глаза. — Под землёй, как кроты…

— Ох, твою маковку, — застонал Чанчиков. — И зачем я с вами поехал? Сейчас бы сидел у себя на опорнике да принимал заявления о краже банок из погреба. И в ус не дул.

— Чанчиков! — резко бросил Мордюков. — Ты офицер или кто?

— Извините, Семён Алексеевич, — вякнул тот. — Но мне за такие финты не доплачивают. Я всего лишь участковый. Моё дело — материалы собирать да отказные писать. А не бандюков задерживать.

— Ты, прежде всего, сотрудник полиции, — отрезал Мордюков. — И если надо, будешь задерживать… Хотя толку с тебя… Воин, бл*дь…

— Дозадерживались мы уже, — не выдержал Чанчиков, голос его сорвался на визг, металлическое эхо резануло по ушам. — Они нас сюда не просто так скинули. Они нас убьют! Им не нужны свидетели, неужели вы этого не понимаете!

— Ай! — вскрикнул Мордюков, выронив зажигалку. Металл корпуса, нагревшись, успел обжечь ему пальцы. Огонёк мигнул и погас. Снова темнота.

— Слышите? — вдруг сказала Кобра.

— Что? — насторожился Мордюков.

— Шипит что-то…

Мы дружно прислушались.

— Да, тоже слышу, — подтвердил я.

— Я ничего не слышу! — гундел Чанчиков. — Что у вас там?

Слух у меня всегда был цепкий. И у Оксаны тоже. Мы первыми уловили этот звук — тонкий присвист, будто воздух пробивается через форсунку. И не ошиблись.

Запах пошёл горьковатый, прогорклый какой-то, или химический. Не пойму…

Звук усилился, запах тоже.

— Они пускают сюда газ, — сказал я. — Ложитесь на пол! Снимайте что-нибудь, дышите через тряпку!

— Это… это газовая камера?! — захрипел от ужаса Чанчиков и послушно бухнулся на железо первым.

Мы в полной темноте кашляли, прижимались к полу, прикрывали рты и нос. Но газ опускался вниз вместе с нами. Звонкое шипение давило на уши. Веки тяжелели, тянуло в сон. Голова дурнела, мысли замедлились.

— Нельзя спать… не спать! — шептал я себе, нащупал плечо Оксаны, тряс его. — Оксана, держись! Не спи…

Она не ответила. Я потрогал: голова у неё бессильно упала набок.

— Чёрт… — подумал я. — Неужели конец?

Я как мог старался держать глаза открытыми, но скоро они закрылись сами собою. И я провалился куда-то. Глубоко… Очень глубоко.

Умер? Нет. Очнулся резко. Будто проснулся. Был уже в другом месте. Интересном и знакомом.

Из репродуктора эхом гнусавил голос железнодорожного диспетчера. Что говорит — не разобрать. Видимо, их специально набирают на работу с такой раскатистой невнятной дикцией.

Я стоял на перроне железнодорожного вокзала, и первое, что почувствовал — запах печных труб, сырости и жареного теста. Осень перекатывала по земле опавшие листья, но вместе с ними налетал и первый снег, колючими подтаявшими осколками он ложился на плечи, на старомодные шапки снующих людей, таял и снова превращался в грязь под ногами.

Люди суетились, как всегда на вокзале: кто-то проталкивался вперёд с узлами, клетчатыми баулами и сумками, кто-то стоял с детьми, укутанными в пёстрые китайские куртки. Дутики, на ногах — те самые нелепые сапоги на липучках, что продавались на каждом рынке.

Перрон жил своей жизнью. Вокзал — знакомый, но… тот, старый. Облупившиеся стены, сквозняки из покосившихся дверей. Порепанный плакат с лозунгом «Голосуй или проиграешь!» и блеклая физиономия Ельцина, приклеенная к кирпичной стене на уровне глаз. Рядом облезлый ларёк с надписью «Пресса», где на самом деле продавали всё подряд: от семечек в бумажных кулёчках до дешёвых батареек.

Бабушка в шерстяной шали, скрючившись от холода, держала перед собой таз с горячими пирожками. Пар поднимался, смешиваясь с запахом вокзального креозота. Чуть поодаль другая женщина на ящике продавала сигареты. «Беломор», «Прима», «Мальборо» поштучно, кому как по карману.