Аня.'

Сердце стучало в висках. На меня будто вылили ушат ледяной воды. Я стоял, уставившись в обрывки собранной записки, и не мог пошевелиться. Дыхание сперло, грудь будто затянуло железным обручем. У меня… у меня будет ребёнок. Нет — уже есть. Есть!

Я снова вспомнил, что сюда я лишь вернулся, что я… Если там, в будущем, я жив, значит, он уже давно родился! Здесь же… здесь только слова на бумаге, запах её духов и отпечаток губ.

Первым желанием было рвануть на вокзал. Догнать, успеть, вырвать её из поезда, утащить обратно. Но я понимал — поезд давно ушёл. Ну а если первым же составом до Москвы?

Может быть, чтобы изменить будущее, не нужно туда переноситься? Может, нужно вернуться и сделать всё правильно?

Я рванул к выходу, но ноги будто налились свинцом. Сделал шаг, другой — и силы пропали. Голос застрял в глотке, ругнуться я не смог, только захрипел. Повернулся к двери, но даже выйти из кухни не сумел. Я просто не мог этого сделать.

Что за чертовщина?!

Ноги запутались, я упал. Голова с глухим ударом легла на холодный линолеум. В висках молотком застучало.

— Твою мать… что за херня… — пробормотал я, не в силах подняться. — У меня будет сын. У меня сын…

Я повторял это, как заклинание, будто от моих слов что-то могло измениться, если только я не забуду их, если буду повторять.

— Эк его нахлобучило, — донёсся голос Мордюкова, гулкий, словно из колодца. — Максим, очнись.

Я чувствовал, что кто-то трясёт меня за плечи.

— Максим! — теперь голос был другой, звонкий, женский.

Это была Кобра.

Я рывком открыл глаза и увидел — я лежу не на линолеуме в своей кухне. Подо мной холодный бетон. Над головой тусклая лампа, стены серые, влажные. Вместо двери — решётка.

Надо мной склонились Кобра и Мордюков. Я — Лютый, и я — Яровой.

— Фух, — выдохнул Семён Алексеевич. — Напугал, бляха! Живой. Сами чуть копыта не отбросили, но ты, видать, больше всех надышался этой гадостью.

Я с трудом приподнялся на локтях, губы сами прошептали:

— Где мой сын?

— Чего? — удивленно уставился на меня Мордюков. — Какой еще сын?..

Я медленно, шатаясь, поднялся с бетонного пола, опёрся ладонью о стену и огляделся. Мертвецки бледный свет лампы давил на глаза, тянул к себе, будто насмешливо спрашивал: «Ты разве ещё живой?». Я пытался понять — что это было. Глюк, сон, наваждение? Но всё виделось слишком правдоподобным, слишком явственным, чтобы просто отмахнуться. Запах её духов, буквы, написанные рукой, след поцелуя на бумаге.

Ни с чем не сравнимый дух, запахи и звуки девяностых. Будто бы я снова очутился ненадолго в той, прошлой жизни. В жизни Лютого. И там, в той жизни, открылось неоспоримое — у меня есть сын.

Как же я тогда не догадался? Не понял настоящей причины её отъезда. Аня ведь просила — прочитай записку. Я мог всё узнать тогда, сразу. Но я порвал её, не захотел слушать оправдания, посчитал всё предательством. Дурак!

Ладно. Теперь уже поздно жалеть. Главное — выбраться отсюда живым. А там я найду его. Моего сына. Или, может быть, дочь. Нет… почему-то уверен — сын. Аня так сказала.

— Макс, ты в порядке? Как себя чувствуешь? — в голосе Кобры прозвучала тревога.

— Живее всех живых, — буркнул я и поднялся. — Что тут у нас?

Подошёл к решётке, дёрнул её с силой. Раз, другой, третий… Толку — ноль.

— Бесполезно, — подал голос Чанчиков. — Мы пробовали. Теперь как звери в клетке. Ну, хоть не убили сразу — и на том спасибо…

Голос его тянулся плаксиво, но на нытье никто уже не реагировал.

Решётка была сварена из толстых прутков, каждый толщиной с палец, переплетение ячейкой, разве что руку просунуть. За ней — тёмный коридор, уходящий вглубь. Всё из бетона. От стен тянуло сыростью, запах свежего цемента стойкий и явный.

Я пригляделся и подумал: похоже, Инженер построил новую лабораторию. Совсем недавно отгрохал. С его возможностями это явно не проблема, стоит только вспомнить арсенал тех, кто выкрал Ландера.

Кстати, о нём.

— Готов поспорить, — сказал я тихо, — профессор Ландер здесь. Это скрытая лаборатория.

— Вы правы, — раздалось из полумрака.

Из тени выступил Карл Рудольфович собственной персоной. Шёл вальяжно, будто преподаватель на лекцию. На нём — безупречно выглаженный белый халат, под халатом — старомодный костюм. Бородка подстрижена аккуратно, очки сверкали, натёртые до блеска.

— Вы правы, Максим Сергеевич, — повторил он и ухмыльнулся, прищурив глаза. — Я здесь. И наконец-то вы тоже здесь. Очень и очень рад нашей встрече в таком статусе.

Он остановился напротив, сцепил руки за спиной, говорил, наслаждаясь моментом.

— Зачем я тебе? — я кольнул докторишку взглядом, но это его ничуть не смутило.

Он как ни в чем не бывало, стал рассказывать:

— С первой нашей беседы я испытывал дикое, непередаваемое желание исследователя, чтобы вы оказались под моим контролем. Ваш организм уникален. Он живёт двойственной жизнью. Это может продвинуть наши исследования… очень далеко.