Я должен был наблюдать учебный бой не только как отец шестилетнего сорванца, но и как человек, который предвидит, что скоро сфера интересов мировых держав распространится и на высокие широты и потому обязанного знать состояние флотской выучки, поэтому лично хотел оценить сноровку экипажей, которым придется принять участие в будущих баталиях.

И вот они показались. Сначала мачты, как иглы, пронзающие низкое небо. Потом корпуса, выкрашенные в суровый черный цвет с белой полосой по ватерлинии. Два небольших корабля — старый добрый бриг «Смелый» и шхуна «Ловкая». Они шли навстречу друг другу с противоположных берегов широкой в устье Невы, их паруса ловили капризный ветер, дымки от паровых машин — ведь век-то уже не парусный — стелились по воде. На палубах — пока полный покой.

— Видишь, Петя? — я приподнял его чуть выше. — Вот наш «Смелый». А вон — «Ловкая». Они сейчас сойдутся, как два медведя на узкой тропе.

— А кто победит? Наш? Наш «Смелый»? — нетерпеливо спросил Петя, теребя меня за уши.

— Наш, — твердо сказал я. — Наши всегда побеждают. Но и «Ловкая» будет драться до конца. Так надо.

На обоих кораблях заиграли боевую тревогу. Раздался первый выстрел. Потом такой же — с другого корабля. Это была еще не артиллерийская дуэль, а обоюдное предупреждение. Выстрелы прозвучали резко, но негромко, как удары весла по воде. Паруса дружно потянулись вверх, подтягиваемые матросами на реях. Бриг резко сбавил ход. Шхуна сделала то же самое чуть позже, чуть менее слаженно — ее экипаж состоял из гардемарин. Оба судна маневрировали, сближаясь. Расстояние стремительно сокращалось. Слышны были уже свистки боцманов, отдающих приказы. А потом все заглушила канонада.

К стрельбе из легких шабаринок добавилось стрекотание пашек. Петька перестал хватать меня за уши, видимо, зажав свои. Не удивительно. Даже я, бывалый вояка, слегка оглох. Впрочем, пальба вскоре прекратилась и сквозь «вату» в ушах до меня донесся голос старшего сына.

— Борт о борт! — воскликнул Петя, повторяя услышанную где-то фразу.

И он был прав. С глухим скрежетом и стуком, «Смелый» и «Ловкая» сошлись. Матросы на барке вскинули абордажные крючья, намертво сцепив суда. Корабли содрогнулись. Петя взвизгнул от восторга и страха, крепче вцепившись в меня.

— Отдать концы! Сходни — на абордаж! — прогремела новая команда.

И началось. С громовым «Ура-а-а!» толпа матросов в белых робах хлынула со сходней с «Смелого» на палубу «Ловкой». Навстречу им, с не менее громогласным «За Родину!», бросился экипаж атакуемой шхуны, одетый в темно-синюю форму. Засверкали настоящие, хоть и притупленные сабли и абордажные палаши. Загремели, не умолкая, барабаны, задавая бешеный ритм схватке. Гул ударов по дереву, звон клинков, крики, смешанные с командными окриками офицеров, — все слилось в оглушительную симфонию боя.

Я видел знакомые лица среди атакующих — ветераны, прошедшие огонь настоящих сражений, их движения были точны и беспощадны даже с учебным оружием. Видел и молодых парней на «Ловкой», отчаянно отбивающихся, пытающихся удержать строй. Шхуна вздрагивала от топота десятков бойцов. Кто-то «падал убитым», отползая в сторону. Кто-то дрался с ожесточением, забыв, что это лишь учение, под одобрительные кивки офицеров, наблюдавших за схваткой в качестве судей.

Петя затих на моих плечах, впитывая каждое движение, каждый звук. Его дыхание стало частым, прерывистым. Ну что ж, растет будущий военный моряк, который будет служить на совершенно другом флоте.

— Видишь, сынок? — заговорил я, не отрывая взгляда от схватки и не заботясь о том, понимает ли малыш мои слова. — Видишь, как они бьются? Плечом к плечу! Не по одиночке, а — стенка на стенку! Один упал — другой занял его место! Дисциплина! Ярость! И холодный расчет! Вот так и дерутся русские моряки!

Экипаж «Ловкой» дрогнул. Его строй был прорван у грот-мачты. Старший офицер шхуны, молодой лейтенант отчаянно пытался восстановить порядок, но волна абордажников с «Смелого» уже захлестнула корму. Судя по тому, как один из судей надувал щеки, он пытался свистком прекратить схватку. Его никто не услышал. Тогда офицер кивнул сигнальщику — играть отбой. Запела серебряная труба. Бой стих так же внезапно, как и начался. Матросы, еще секунду назад казавшиеся смертельными врагами, тяжело дыша, опускали оружие, улыбаясь друг другу, вытирая пот. «Ловкая» была взята.

Над «Смелым» взвился победный вымпел. Раздалось троекратное «Ура!», уже не боевое, а ликующее. Офицеры пожимали руки. Ветераны одержали верх, но зато гардемарины получили урок.

Я опустил Петю на землю. Он стоял, пошатываясь, все еще в плену увиденного. Лицо пылало, глаза сияли, как два солнца. Он схватил меня за руку.

— Папа! Это было… это было самое лучшее! Лучше всего на свете! Я тоже так хочу! Хочу на корабль! Хочу с саблей! За Родину! — Он выкрикнул последние слова, подражая матросам, его тоненький голосок звенел на весь променад.

Я присел на корточки перед ним, смотря прямо в эти горящие, полные безмерного доверия и восхищения глаза. В его восторге было что-то чистое, первозданное, что заставило сжаться мое, видавшее виды, сердце. Я обнял его, прижал к себе, чувствуя его бешеный пульс. В этот момент все интриги, все «большие игры» с англичанами, все тонкие расчеты Консорциума и «Тени» — все это отступило куда-то далеко, стало призрачным и неважным.

— Подрастешь, Петенька, — прошептал я ему в макушку, пахнущую детским мылом и ветром с Невы. — Вырастешь большим и сильным. И будешь моряком. Обязательно будешь. На своем корабле. Под Андреевским флагом. — Я поправил его теплую шапочку, сбившуюся набок в пылу боя. — А пока… запомни этот крик. Запомни эту ярость и эту слаженность. Запомни, как они шли плечом к плечо. Это и есть сила, сынок. Наша сила.