Я сделал шаг за Марией, как вдруг Рекс, шедший сзади, рыкнул. Низко, предупреждающе. Я замер, обернулся. Пёс стоял, припав к земле, шерсть на загривке дыбом, взгляд устремлён не на меня, а чуть в сторону, в густую поросль орешника.

— Что с ним? — тревожно спросил я.

Мария скосила глаза в его сторону.

— Чует кого-то. Может, кабан. Не отвлекайся. Сюда. Скоро колючка, там у меня дыра проделана…

Она сделала широкий шаг через гнилую колоду, поросшую мхом. Я, не сводя с настороженного пса глаз, машинально повторил её движение. Моя нога ступила на, казалось бы, плотный ковёр из прошлогодней листвы.

И провалилась.

Раздался негромкий, сухой, металлический щелчок. Холодное, неумолимое железо сжимающейся стальной петлёй с чудовищной силой цапнуло чуть выше щиколотки. Боль, острая и ослепляющая, пронзила ногу до самого колена. Я ахнул и рухнул на бок, задев плечом о землю. В глазах помутнело.

Вцепился зубами в кулак, чтобы не заорать.

Капкан!

Мать его, капкан!

Мария обернулась. Она стояла надо мной, глядя вниз без тени удивления. В её руке была скинутая «Зброевка». Рекс, прижав уши и оскалив зубы, подошёл и встал у её ног, утробно рыча в мою сторону.

Его падение, его странное поведение — всё встало на свои места. Он был её соучастником, ведомым одной целью.

— Нога? — спросила она, и в её голосе не было ни капли сочувствия. Только ледяная, отточенная сталь. — Ну что, «расходилась»?

Я, скрипя зубами от боли, попытался дернуть ногу. Стальные зубья капкана впились ещё глубже, заскрежетав по кости. Из-под рваной штанины проступила тёмная, густая кровь.

— Сука… — выдохнул я, глядя на неё полными ненависти глазами. — Проводница ху…

Она не удостоила это ответом. Лишь склонилась, быстрым и точным движением вытащила из моего нагрудного кармана паспорт и сунула за отворот куртки. Потом отступила на шаг.

— Ты скоро сдохнешь, коммуняцкая мразь, — проговорила она. — Сдохнешь тут в муках, как и твои пердуны-дружки, до которых я ещё доберусь. Думал, что я не узнаю убийцу своего сына?

— Какого сына? — чуть ли не простонал я.

— Моего сына, Милоша. Ты же его убил позавчера, а потом ещё и его товарища. Я сразу заподозрила, что это ты. А когда Вацлав увидел тебя на поле с Рексом, то только подтвердил мои догадки. Слишком уж ты сильно наследил в Праге. И как тебя только не схватили опера Стаба? Да, пришлось с этим мерзавцем Никитичем проехаться до Пльзеня, чтобы встретить Вацлава, но оно того стоило.

— И это была вовсе не соседка? — прорычал я.

— Да, это была жена моего Милоша. И она передала весточку… Ну, я в красках опишу, как ты сдох, коммуняцкое отребье…

— Он называл себя Яном…

— Он мог называть себя как угодно. Мой сын получил весточку от старого еврея, а уже потом узнал, что у тебя есть деньги. Только не догадался, что ты их не будешь носить с собой. Пожадничал…

— И твой муж был вовсе не партизаном, а…

— Он боролся за веру и справедливость! — оборвала меня Мария. — Боролся за то, чтобы такой мрази, как ты, на земле было меньше.

— Ну и получил своё, — прорычал я.

Боль была дикая. Ногой словно наступил в расплавленный свинец.

— Да как ты смеешь, тварь? — широкий приклад винтовки ударил меня в плечо. — Ты даже мизинца не стоишь моего Юрия! Эх, расстрелять бы тебя, как полтыщи такой же красной сволочи, да выстрел услышат.

— Полтыщи? Ты что…

— Да, я была палачом во время войны. И знаешь, скольких я перестреляла? А скольких перевешала? И никто ко мне во снах не приходит. Все они тихо гниют под землёй. А я вот она, жива и здорова. Подделала документы в госпитале, когда началась общая неразбериха, да потом и вышла на волю. Ну, а с госпиталя у меня ещё таллий остался. Вот им тебя и угостила… Вкусным был пирожок с чаем?

Так вот почему мне не давал покоя тот самый комарик тревоги — таллий! Отрава! И от неё сворачивается белок. Вот почему яйцо потемнело!

И этим пирогом она хотела накормить меня, а я…

Я взглянул на Рекса. Тот стоял, широко расставив ноги. Его язык вывалился наружу и свисал чуть ли не до мха.

— А если я кричать начну?

— Так тем лучше — выдам тебя, как шпиона. И потом доказывай, что ты не верблюд. Вот только осталось тебе совсем чуть-чуть. Сдохнешь ты тут, прямо рядом с желанной границей! Всего в нескольких шагах… Сдохнешь, а я буду смотреть, как ты корчишься и умоляешь меня о смерти…

В этот момент Рекс покачнулся, заскулил, а после его лапы подломились и он рухнул на бок. Его язык вывалился набок. Сам он задёргал лапами, заскрёб, подминая под себя пожухлую листву.

— Рекс? Что с тобой? Рекс?

Рекс лежал на боку, и всё его могучее тело билось в последней, страшной агонии. Лапы дёргались в бессильных, разрозненных судорогах, когти скребли по влажной земле, вырывая жалкие клочья мха. Из горла вырывался не лай, не рык, а какой-то тонкий, свистящий, предсмертный хрип. Его глаза, ещё недавно полные преданности хозяйке, остекленели и смотрели в серое небо сквозь хвойные лапы. Он умирал медленно и мучительно, отравленный ядом, что был уготован мне.