– Да, я пошла, - взволнованно начала Аленка.
– Мы идем с ней, идем...

– Оставь!
– махнула рукой Натка.
– Я сама буду говорить.

Аленка снова опечалилась и грустно взяла серебряный пароход из раскрытой коробки.

– Я осталась вдвоем с мамой, - сказала Натка.
– Сидим мы с ней, сидим, а моей Аленки нет час, другой, третий... Тогда я собралась и пошла к Еве Степановне. Вхожу к ним - Аленка сидит на полу возле Домнушки, положила голову ей на колени, а Домнушка гладит ее по волосам, а у самой - черная повязка через все лицо закрывает проколотый глаз, и личико все такое юное, так и светится.

– И рябушек совсем нет, - вставила Аленка.
– Одни рыженькие веснушки и глаз-василек...

Натка сердито взглянула на Аленку. Аленка потупилась.

– А сама Ева Степановна читает им по тетрадке то, что Домне открылось во сне, в двадцать четыре дня. Домна слушает и кивает, так, мол, и так, потому что все записано с ее слов...

– Наточка, - робко вставила тетя Груша, - у тебя есть эта тетрадь?
– и взяла полную руку Натки в золотых перстнях.

Натка мягко высвободила руку, открыла свой черный порт

фель и достала школьную тетрадь с таблицей умножения на корке.

– Все записано с ее слов прямо в больнице, - сказала Натка, - потому что сама Домна Чмелева никогда не училась в школе и не умела писать. "Скоро я заметила вдали город, - начала она сбива-ющимся голосом.
– Он был без конца в ширину и длину. Ворота были из жемчуга и других драгоценных камней. На правой створке ворот изображен был архангел Михаил, на левой - Гавриил. В этом городе улицы устланы мрамором с разнообразным узором (крестом, букетом). Дома украшены иконами, а между домами - множество церквей. Я сразу же пошла к часовне, и как вошла, увидела Великомученицу - икону Скорбящей Божьей Матери. Часовня внутри сияла и благоухала. И увидела я перед иконой подсвечник дивной красоты, на нем горели свечи различным светом: голубым, зеленым, золотистым и белым... И тогда один из архангелов сказал мне..."

Дядя Кирша усмехнулся и пошел на кухню:

– У нас в гимназии был Закон Божий, - небрежно бро-сил он через плечо.
– Мы сидели в классах и целыми днями читали сказки про Царствие Небесное. А потом после уроков ехали на вело-сипедах домой вниз по бульварам... Какое было время!

– Но ведь есть еще и ад!
– твердо сказала Натка и пронзительно посмотрела на него.

– Постой, Кирилл!
– приказала тетя Груша.

Дядя Кирша замер вполоборота в дверях кухни.

– "Тут я увидела толпу, - дрожащим голосом прочитала Натка.
– Народ валит толпой, а за ним множество бесов всякого рода: гор-батые, высокие, с ушами как у свиней, с коровьими рогами. Они приближались к воротам, над которыми стояла надпись: "Капище всех грехов". Мало кто избавляется от этого капища. Только молитвами великих духовников и благочестивых родителей можно избавиться от него. Издали увидела я раскаленные докрасна двери и услышала го-лоса: "Не к нам ли душу ведут?" И в пламени разглядела я железные балки с цепями. На цепях висели женщины и мужчины. У женщин между ребер торчали младенцы с обугленными головками, а у мужчин из-под каждого ребра выглядывали змеи.

Я спросила: "За какие грехи они так страдают?"

Мне ответили: "Это блудники и прелюбодеи! Змей - это грех, а младенец вытравленный плод!""

– Что ад?
– страшно закричал нам дядя Кирша, перебив Наткино чтение. Где доказательства, что он существует?

– Подожди, Кирилл, ты их получишь, - мрачно ответила тетя Груша.

Дядя Кирша ушел на кухню и стал насвистывать какую-то ста-рую мелодию, под которую я никак не могла подобрать слова.

И тут же в ответ прямо у нас под окном подростки тонко и жалобно запели дребезжащую дворовую песню...

Мы вышли на улицу. Тетя Груша держала меня за руку и сводила с крыльца.

– Раз, - отсчитывала она ступеньки, - два...

– Четыре, - подхватила я.

– Нет, - поправила тетя Груша.
– Три...

Я хотела поправиться вслед за ней, но во дворе увидела Вовку. Он сидел в песочнице и лопаткой раскапывал подкоп. Его бабушка сидела на лавке под грибком и пристально наблюдала за ним. Я вырвалась от тети Груши, подбежала к Вовке со спины и в ухо крикнула: "Гав!" От испуга и неожиданности его бабка под грибком вздрогнула и поднялась со скамейки, а Вовка обрадовался мне и закивал.

– У тебя не бабушка, а бабка, - прошептала я ему на ухо.

– Ты что!
– расстроился он.
– Так нельзя!

– Можно, можно...
– улыбнулась я.

– А кто тогда у тебя?
– обиженно спросил Вовка.

– А у меня тетя Груша!

Я обернулась: тетя Груша торопливо и тяжело шла к скамейке под грибком. Я взяла лопатку и стала рыть подкоп с другой стороны.

– Где твои брови, Вовка?
– спросила я, отрываясь от работы.

– Что?
– не понял он и потрогал нос и переносицу.

– Где твои брови?
– повторила я.

– Да чего там!
– махнул он рукой и подставил мне свое лицо.

Глаза у него были полукруглые, остро-синие, в твердых загну-тых ресницах. Над глазами шли соломенные полоски бровей.

– Теперь мне все понятно, - кивнула я и погладила его по лицу.

Ветер раскачал деревья, перевернул их листья светлой изнанкой кверху и песком засыпал Вовке глаза. Его глаза тут же закрылись, и по щекам побежали широкие дорожки слез.

– В чем дело, не понимаю!
– тряхнул головой Вовка.