– Я, батюшка, тоже в промежутке между Рождеством и заговеньем пил много, - вздохнул Чижов.

– Ну, в этом ты мне уж в прошлый раз каялся, - осадил его отец Василий.
– Да и тебе за всю жизнь не видать такого пьянства, какого он за одну только сегодняшнюю ночь напьет.

– Где ж он денег возьмет?
– удивился Чижов.

– Да наобещает чего-нибудь, возьмет авансом и надерется. Его побаиваются, не отказывают в авансах: уголовник. Правда, не стану грешить на него, все, что наобещает, потом, по трезвой, сделает. На это не жалуются. Душа-то у него есть.

– Иначе б он и не приехал к вам жить, - пожал плечами Чижов.

– Сердцем чую, он хороший парень, - вздохнул священник.
– И его действительно привело некое Божье наущение. Но бес не хочет с ним расставаться. Вот и мука бедному. Жаль его. Надо бороться за бедолагу. Я в него верю.

– Вы ж только что говорили, батюшка, что не видать вам с ним света, - улыбнулся Василий Васильевич.

– Ой… - еще тяжелее вздохнул отец Василий и вместо ответа заговорил о другом: - А вот в Москве есть один священник. Он сейчас большой популярностью пользуется, особенно среди молодежи. Вот это пятно так пятно! Происхождением он из «золотой» молодежи, папаша его высокие чины имел при советской власти, а сын с юности бражничать взялся. И однажды в пьяном мареве сбросил с балкона свою любовницу - за то, что она ему изменила. Та - насмерть. Суд, его - в тюрьму. Папаша и так, и сяк - не получается его из неволи выцарапать. Тут пришел Ельцин, новая власть, мутная водица. Этот молодчик вдруг стал твердить, что ему является Богородица, что он раскаивается и после тюрьмы пойдет по христианскому пути. А до этого все пытался доказать, что не вполне в своем уме. Теперь его выпускают, радуются на него, в пример преступникам ставят, и вот гляньте-ка: уже второй год, как сей субъект хиротонисан и служит священником в храме на Новозаветной улице. Маленькая там церковка. И вот он уже властитель умов. До чего доходит! Придет, скажем, к нему девица, вся расфуфыренная, на голове помпон, и - на колени перед ним, ручки вот так, по-католически, сложит: «Хочу креститься у вас, отец Виталий!» Он посмотрит на нее этак и говорит: «Встань, дочь моя, ты уже крещена Господом, ибо много пострадала!» И велит выписать ей удостоверение, что такая-то и такая-то приняла таинство святого крещения.

– Ничего себе!
– возмутился Василий Васильевич.
– Первый раз про такое слышу.

– Да, - кивнул священник.
– А старушка подойдет к нему с вопросом: когда, мол, батюшка, будете воду освящать? А он ей: «Как только, так сразу». Старух очень не любит, клеймит их беспощадно. Старухи, конечно, не подарок нам, священникам. Бестолковые они в основном. Но нельзя ж им предпочитать тех, с помпонами. Старуха, может быть, греха порой за собой не чует и на исповеди талдычит: «Безгрешная я, батюшка, никому зла не желала и не делала». Ругаешь их, бывает. Но все же пользу они стараются приносить, помогают - помыть, постирать, то, сё, другое, третье. А кто храмы моет? Они, старухи, прихожанки. С помпонами храмы не моют.

– Неужто терпят такого Виталия отцы Церкви?

– Поговаривают, что хотят его лишить сана. А что толку? Вон бесоподобного Глеба Якунина лишили сана, а он пуще прежнего не унимается. Так и этот. Ему только в радость будет, чтоб его выгнали из нашей Православной Церкви. Он тогда с чистой совестью, точнее, с грязной, свою собственную церковь обоснует. Да, говорят, обосновал уже какое-то братство Сердца Христова. И сколько еще таких объявится на Руси в обозримом будущем? Легион. Не хорошо и поминать про них в канун такого праздника, да еще в Страстную пятницу, когда лукавый так и шастает поблизости. Давай, Вася, еще чайку взогреем. Погас закат, и чай остыл. Можно стишок такими словами начать.

– Пишете стихи, батюшка? Признайтесь. Ну, кроме тех, что про матушку Наталью.

– Нет, кроме тех, не пишу. Шуточно только, понарошку. А если всерьез, то это пусть иеромонах Роман. Его хватает на всех нас. Пойдем-ка, Вася, пока чай закипает, коз поглядим, не балует ли там Робинзоша.

Робинзошей отец Василий называл своего нового козлика, подаренного ему зимой в пятницу. Он сперва и назвал его Пятницей, а потом разглядел, что это не коза, а козел, и переименовал в Робинзона. Красивый был козлик, серебристо-серенький, с ярко-белой звездочкой во лбу.

Приведя Василия в хлев, отец Василий тотчас кинулся ласкать своего любимца, чесать ему лобовую звездочку. Но тот в ответ на ласку пытался как-нибудь боднуть руку священника.

– Робинзо-он! Робинзоша!
– укорял его батюшка.
– Непочтительный ты козел! Непочтительный! Вся ваша козлиная порода непочтительная. Роза-мороза!
– окликнул он самую пожилую козу.
– Ишь, как дерзко смотрит! Сколько я от нее бед пережил, сколько побегов она мне в свой провиант истребила! Я так думаю, Вася: если Бог создал всех земных тварей, то коз и козлищ дьявол сотворил. Шучу, Робинзон, шучу! И вы, и вы Божьи твари, хоть и все до единого - революционеры.

Все обитающее в батюшкином хлеву козье стадо принялось не на шутку, революционно, блеять. Чижов в очередной раз подумал о том, до чего же ему здесь хорошо. Но тотчас вспомнил еще несколько своих грехов, про которые не успел рассказать отцу Василию.

– Я все мечтаю в Италию съездить, - почему-то сказал священник.
– В Бари, к мощам святителя Николая Мирликийского. Однажды побывал там, и теперь снова тянет туда. И в Иерусалим, конечно. Ну, пойдем, Вася, чайник наш, должно быть, уже вскипел.

Возвратившись в дом, застали там ожившую Наталью Константиновну. Она уже сняла вскипевший чайник, сидела за столом, прихлебывала из огромной чашки.

– Кажется, получше мне, - сказала, улыбаясь.
– Садитесь, попейте еще разок, да и спать пора бы. Перед завтрашней всенощной много спать надо.

– Наговориться никогда не успеваем, матушка, вот что, - возразил отец Василий.
– Ты-то, когда сестра приезжает, днями с ней не можешь набеседоваться.

– А мужчины должны быть молчаливые, - в свою очередь возразила матушка Наталья.
– Отец Василий! Рясу-то опять чем-то угваздал. Как маленький ребенок, ей-Богу! Я, Вася, только вам и могу на отца Василия пожаловаться, потому что вы нам как бы свой. Сыновьям на него нельзя жаловаться, сыновья должны его почитать, а больше некому. Хоть вы послушайте, какой отец Василий плохой. Нисколько не бережет одеяния, вечно испачкается в чем-то. Оно, конечно, не городские условия, но, говорят, в Германии везде, даже в самой захудалой деревеньке, чистота соблюдается.