– Блин, как бесит меня это слово!
– Артур занервничал, снова потер висок.
– Святой день, святое дело, святое чувство... Задолбали! Нахавались!
– он чиркнул пальцем по горлу.
– Во! В детстве куда ни плюнь, обязательно угодишь на что-нибудь святое, а то еще и заденешь святую мечту о светлом будущем. Щас все это заплевали, а святым объявили все то, что заставляли люто ненавидеть, - прищурив глаз, он уставился на мать.
– Как это называется?

– Я всегда была с Богом, - не очень твердо произнесла Илга Дайнисовна.

– Только так, как нынче, никогда этого не выпячивала, - кисло протянул Артур.
– И четко следила за тем, чтобы я - упаси твой Бог!
– не пропустил ни одной демонстрации.

– Чего привязался?
– вступилась вдруг за Илгу Дайнисовну Елена Антоновна.
– Будто не знаешь, что так надо было.

– А называется это!..
– сделав паузу, Артур глянул исподлобья на тетку, и она принялась поправлять прическу.
– Про-сти-туция.

Елена Антоновна против всех ожиданий усмехнулась и даже явно расслабилась.

– Ой, укорил! Да сейчас это почти официально процветает в каждом квартале. Так что, - она развела ладонями, - уже не грех!

Регина залилась вдруг громким, судорожным хохотом. Тыча пальцем в сторону матери, она силилась что-то сказать, но с трудом выдавливала из себя какие-то нечленораздельные, захлебывающиеся звуки.

Все ошарашено уставились на нее - даже Артур был удивлен.

– Ты что?
– пролепетала Елена Антоновна.

– Это я так...
– Регина, наконец, совладала с собой, прерывисто вздохнула.
– Праздничное настроение выплеснулось наружу.

Елена Антоновна с сомнением еще раз глянула на дочь, но предпочла все же поверить. Артур чему-то хмыкнул, покачал головой и, с хрустом потянувшись, уставился в окно.

Возникла неловкая пауза.

– Зин, - заговорил, наконец, Юрий Антонович.
– А чего Пашка не сдает экзамен на гражданство? Он же неплохо знает эстонский.

Зинаида Антоновна обреченно махнула ладонью.

– Не хочет. Не буду, говорит, унижаться, я здесь родился и вырос и становиться в один ряд с какими-то иммигрантами не собираюсь. Да и вообще недавно заявил, что через пару лет уедет: может, в Канаду, а может, и в Россию...

– А как за эстонцев радел, - с ехидцей напомнила Елена Антоновна.
– Как радовался, когда они из Союза слиняли!

– Молчала бы!
– процедила Регина.

– Чего это мне молчать?
– Елена Антоновна возмущенно посмотрела на дочь.
– Я же предупреждала, что эстонцы покажут себя. Вот они и пинают теперь таких, как Пашка! Им только голоса нужны были...

– Никто его не пинает, - буркнула Регина.

– Не пинает, это верно, - согласился Юрий Антонович.
– Но родившимся здесь гражданство дать должны были. И разговоры про какую-то историческую родину - это чепуха!

– Для тебя, - угрюмо уточнил Артур, поймал на себе четыре вопрошающих взгляда и пояснил: - Как-то раз сидели мы с Витьком в одном баре. К нам подсел эстоха - давний Витькин приятель. Малость побазарили, ничего парнишка оказался - даже с юмором. Ну, по пьяному делу разоткровенничался я, стал на законы да на правительство жаловаться. Эстоха тот кивает, во всем со мной соглашается. Но когда я заговорил о видах на жительство, о гражданстве, круто насупился и заявил, что они - эстохи - русских сюда не звали, а раз уж они добились независимости (хотя добиваются только чеченцы, а эти на халяву получили), то остальные должны считаться с требованиями коренной нации. Я по первости взбеленился, хотел ему врезать, но потом решил уделать культурно на словах. Спрашиваю: а делали с вами, чмошниками толопонскими, что-нибудь такое при советской власти? Он про лагеря песню завел, так я на это моментально отвечаю, что у самого дед не один год отсидел, говори про то время, в которое сам жил. Ему сказать-то и нечего - затарабанил, как автомат, что чужаки по-любому обязаны подчиняться местным законам. Объясняю тогда, что родился здесь так же, как и он. Так этот йоннакас, знай себе, твердит: не нравится - чеши на свою историческую родину! Спрашиваю: на какую именно? В Россию, говорит, твою лапотную - куда же еще? После чего я образец терпимости - объясняю, что отец мой родился на Украине, а мать вообще из Латвии. Толопоша похлопал зенками и зарядил, что мне, мол, даже лучше, чем другим, так как имею офигенную возможность выбора между Россией, Латвией и Украиной, и что я здесь делаю, ему совершенно непонятно!
– Артур окинул родню вопрошающим взглядом.
– Есть ли толк говорить с ними о чем бы то ни было? Наверное, прав был тот, кто сказал: "Хороший индеец - это мертвый индеец".

– Типун тебе на язык!
– ужаснулась Илга Дайнисовна.
– Разве можно говорить такое?

– А им можно?
– глаза Артура зло сверкнули.
– Страдальцы поганые! Выставляют напоказ свои лакейские синячки, возмущаются: "Какой грубый был у нас хозяин!" Рожа с трудом в дверь протискивается, на каждом сарделистом пальце по перстню, выглядывая из своего "Мерседеса", плачет сальными слезками: "Как нас в советское время притесняли! Житья не было от этих оккупантов! Мы и теперь бедные, несчастные". А у самого в дальнем углу холодильника на всякий случай партбилет припрятан...
– он ткнул пальцем в сторону отца.
– Ты, старый оккупант, хоть что-то заимел от своей Империи Зла?

Юрий Антонович понуро махнул и отвернулся.

– А они...
– Артур скривился, взялся за виски и заговорил чуть тише: Весь Пирита застроен частными домами, и большинство хозяев там еще с советским стажем. Среди них только одна десятая - наш брат, притеснитель, а остальные - самые что ни на есть коренные. Лихо же мы их притесняли!

– Да они всегда на нашей шее сидели!
– закивала Елена Антоновна.

– На твою не больно-то сядешь, - урезонил сестру Юрий Антонович, с надеждой посмотрел на сына.
– И все-таки жизнь потихоньку налаживается. Так ведь?