— Ага, попался, тать ночной! Дай-кось я охрану кликну, пущай у тебя за пазухой пощупает — не завалялось ли злата-серебра из казны батюшкиной!

Я палец к губам прижал:

— Тс-с-с, царевна, нет у меня ничего ни в карманах, ни за пазухой! Хошь — обыщи сама, только шума не подымай!

— А что это, — спрашивает Алена подозрительно, — у тебя с голосом?

Откашлялся я, вернул себе бас прежний:

— Застудил малость, вот и истончился чуток…

Вижу, не сердится Алена, больше потешается да любопытствует:

— Обыскивать тебя, вот еще! Кокошник-то пошто напялил? Али к батюшке моему свататься полз?

Нет у меня ни времени, ни желания для царевны сказку придумывать, взял да и выложил как на духу:

— Любушу мы свою у Вахрамея выкрали, братья с ней вперед ушли, а я отход прикрываю! Ты, ежели ничего против не имеешь, дверь-то закрой, ползти не мешай!

Алена мигом насмехаться перестала, дверь закрыла, а сама с коридора не уходит. Стоит надо мной с колокольчиком, как над тараканом — и давить брезгует, и отпустить не может.

— Что ж ты, купец жуликоватый, спервоначалу сестрицами торгуешь, а потом крадешь их посередь ночи? Бедная Любуша, при таких-то братцах заботливых немудрено позеленеть!

Я кокошник сползающий поправляю, огрызаюсь:

— Да какая она нам сестрица! Лягушку болотную девкой обернули да и привели на выданье, а Семку Муромца угораздило глаз на нее положить, вот теперь и маемся! Ежели на то пошло, батюшка твой тоже жулик изрядный: цветочки аленькие бурьяном изо всех щелей прут навроде нашего осота, а взамен и невесту ему подавай, и полцарства перепаши, и пчел по ночам паси!

— А батюшке врал, колдовству не разумеешь! — с упреком молвит царевна, да вдруг как падет передо мною на колени, в лицо заглядывает, а у самой глаза жалобные да беспокойные. — Сема, забери меня отсюда! Что хошь дам, отплачу сторицей, только выведи на белый свет!

Вот ужо не было печали, девку взбалмошную вороны накричали! На свет ей, вишь ты, захотелось. А ясный месяц в кокошник не желает ли?

Я ползу, как дурень, она следом на четвереньках семенит.

— Ну Сема, ну пожалуйста! Какая тебе разница, двух девиц красть али одну?

— По мне, — отвечаю, — я бы вовсе никого не крал, квакали бы царю Вахрамею на пару!

Алена ножкой в сердцах притопнула:

— Я не кваква… ква… ква!!!

А сама руками показывает — верни, мол, как было, а не то колокольчиком тряхну!

Делать нечего, расколдовал.

Алена глазищами своими хлопает, вот-вот слезу пустит:

— Ежели не скрадешь, уморит меня Вахрамей, как матушку мою уморил. Не своей волей она за него пошла, царевы люди среди ночи умыкнули да в царство навье уволокли. Всего-то пять годков она под землей промучилась, оставила меня горькой сиротинушкой…

— Ты, сиротинушка, на слезу меня не бери — не на того напала. Уж больно ты шустра для умирающей: чай, не в темнице сидишь, кабы захотела, давно сбежала. Знаю я, чего тебе надобно: добра молодца под венец затащить, чтобы из батюшкиной воли выйти.

Всплеснула Алена руками, едва побуд за язычок придержать успела:

— Нашел ты, Сема, кого слушать — челядь вахрамеевскую! Она же за тобой по слову цареву наперегонки в погоню пустится, а нагнавши, без жалости на копья подымет. Царство навье само заместо темницы будет, из него никому хода нет. Семь раз я убежать пыталась, трижды в одиночку да четырежды молодцы подсобляли, завидные до ковров летучих, что я на воле выткать сулилась. Их-то Вахрамей в шутку «женихами» и прозывал, а за ним и челядь подхватывала. Всякий раз нас ловили, беглецов жизни лишали, а меня плетью вразумляли мало не до смерти. Кабы ты мне сразу открылся, что Любуша не девка вовсе, я бы тебе сама цветочек вынесла и бежать надоумила — добром Вахрамей вас все равно не отпустит.

— Поди, и ковер бы посулила?

Улыбнулась Алена жалко, как собачонка приблудная, что всем людям прохожим с надеждою в глаза заглядывает:

— Хочешь, Сема, ковер?

— На кой он мне сдался? И без того в тереме без опаски ступить нельзя — как бы заместо простых сапог в скороходы ноги не сунуть, не перед всяким зеркалом побреешься — иное допытываться начинает, отчего синяк под глазом и перегаром изо рта разит, а то матушка носки из клубка завалявшегося связала, так они сами куда-то в болото ускакали. Да и знаю я тебя — нарочно выткешь половик какой, потом гоняйся за ним с сачком!

Повесила Алена голову, вздохнула тяжко, за ручку дверную берется:

— Вижу, Сема, ополчился ты против меня не на шутку… Ну да сама виновата, накинулась на вас, толком не разобравшись. Иди, коль так, я шума поднимать не буду.

— Куда?! — окликаю ее шепотом. — Одень что поприличнее и во двор выходи, я у конюшни обожду!

Эх, зря мы голь кабацкую не послушались!

Подскочила Алена от радости, обниматься кинулась:

— Спаситель ты мой!

Колокольчик-то и выпал.