Я смотрела ей вслед и кусала губы. Внезапно у меня перед глазами возникла картина прошлой ночи: освещенная лампой комната; старуха, закутанная в бесчисленные одежды и упрятанная под ворохами шерсти и шелка на стоящей в углу кровати; рядом с ней Халида, постоянно бросающая в ее сторону настороженные взгляды; и Лесман у меня за спиной...

Он вернулся в комнату и захлопнул дверь.

Я решила выждать минуты три, затем осторожно спустилась по лестнице и направилась к своему гарему.

***

Поначалу я думала, что и альтернативный план Чарльза - тот самый "киношный" - также обречен на провал. Последний час, разделявший светлое время суток и сумерки - между шестью и семью, я потратила на обследование крытой галереи, располагающейся к северу от озера. Все так же делая вид, будто меня интересует исключительно наружная панорама, я переходила от окна к окну, всматриваясь в перегораживавшие их решетки и оценивая состояние оконных переборок, в которых крепились прутья. Все они казались достаточно прочными - по крайней мере, для меня, - чтобы с ними можно было что-то сделать, а единственное незарешеченное окно закрывали тяжелые ставни. В ряде мест решетки были повреждены или погнуты либо их проржавевшие края выбивались из осыпавшейся кромки камня, однако зазор между прутьями нигде не превышал пятнадцати сантиметров и лишь выломав решетку минимум на пол-окна можно было протиснуться в помещение. Подобного пролома, естественно, нигде не было, и потому сквозь могучую железную преграду сейчас могло пролезть лишь существо, не превышавшее размерами кошку или маленькую и очень юркую собачонку.

"Если же такой пролом где-то и существовал, - с горечью подумала я, едва ли не ошеломленная своим обескураживающим открытием, - то его уже успели чем-нибудь надежно прикрыть". Похоже, наш с Чарльзом оптимизм оказался явно преувеличенным. В конце концов, место это довольно уединенное, а Хэрриет слывет в здешних краях богатой женщиной. Поэтому мне представлялось вполне логичным, что, даже несмотря на всю убогость внутреннего убранства, единственное наружное заграждение находилось во вполне исправном состоянии.

К своему стыду, я простояла минут пять, уставившись на зарешеченные окна и перебирая в мозгу возможные варианты дальнейших действий, когда меня наконец посетила мысль, прекрасная в своей простоте и разительная по силе не меньше, чем та, что таилась в свалившемся на голову Ньютона яблоке. На одном из окон решетки не было. На самом крайнем. Оно было закрыто ставнями.

А ставни, запиравшиеся изнутри, могут быть изнутри и открыты.

Я побежала вдоль галереи, высматривая в надвигающихся сумерках именно это окно.

На первый взгляд оно казалось зловеще неприступным. Прочные деревянные ставни с толстенными, походившими на заклепки гвоздями были плотно подогнаны друг к другу с обеих сторон, наподобие двухстворчатых дверей, поперек наглухо прибитая толстая планка, скорее даже доска, крепко сцепляла обе половины. Однако когда я внимательно оглядела их и даже поскребла ногтем, то обнаружила, что на самом деле это отнюдь не гвозди, а шурупы, по два с каждой стороны, с большими шляпками, и я принялась думать, как мне с ними справиться. Может, среди всего того хлама, который в изобилии валяется повсюду, отыщется нечто такое, что можно пустить в дело?

Долго искать не пришлось: большинство комнат пустовали, некоторые даже были открыты и двери на них либо вообще отсутствовали, либо были распахнуты настежь, однако в третьей от угла комнате - я запомнила ее, когда буквально пробивала себе путь в поисках потерны, - располагалось нечто вроде заброшенной лавки старьевщика.

Когда-то там находилась спальня, хотя по своим стандартам она могла бы подойти лишь для самого захудалого, четырехразрядного отеля: провалившаяся кровать, сломанный стол, каждый клочок пыльного пола завален ворохами совершенно бесполезных вещей.

Я продиралась между верблюжьим седлом, старой швейной машинкой, какими-то мечами, пока не оказалась у комода, на котором, как я запомнила, рядом со стопкой запылившихся книг лежал нож для разрезания бумаги.

Это был хороший, тяжелый нож, и со своей работой он должен был справиться просто прекрасно. Я поднесла его к двери, сдула пыль и обнаружила, что это даже не нож для бумаги, а самый настоящий кинжал, с изысканно инкрустированной рукояткой и изящным стальным лезвием. Затем я кинулась к закрытому окну. Первый шуруп успел основательно проржаветь и глубоко сидел в дереве, так что через несколько минут борьбы я оставила его в покое и перешла к следующему. Этот поначалу сопротивлялся, но затем пошел легче. Я передвинулась к другому концу доски - прибита она была наискось, так что на сей раз мне пришлось действовать, привстав на цыпочки. После некоторой натуги я одолела и эту пару: и здесь первый продвигался довольно медленно, тогда как второй вышел быстро.

Его я решила оставить на месте - до ухода Лесмана ставни открывать не следовало. Первый, ржавый шуруп проблемы не представлял: освободив противоположный конец доски, я смогла бы воспользоваться ею как рычагом, вырвав его, как говорится, с мясом.

Не опасалась я и того, что кто-то хватится кинжала, - я спрятала его под подушками кресла у окна в моей комнате. Затем прошла в хаммам, умылась и вернулась к себе, кстати, вовремя, поскольку в этот момент вошел Джасем. Он принес зажженную лампу, бутылку арака и записку от Лесмана, в которой тот сообщал, что ему придется отужинать с "леди Хэрриет", а мне еду принесут ровно в девять; затем, где-то около десяти, он заглянет ко мне, чтобы убедиться, что у меня есть все необходимое для сна.