Но вот хрипло скрипнула дверь, из сеней вышла с ведром Иринка. Одета в светлое, выше колен, платьице, босиком, стройная и легкая. У Рудика чаще забилось сердце, а Миша отметил:

– Она и правда ничего себе. Против наших. К колодезю пошла. Давай зайдем под видом попросить напиться.

– Давай... Уже возвращается. Пошли!

Увидев нежданных гостей да еще и узнав в них вчерашних обидчиков, Ира не стала вступать с ними в разговоры и поспешила скрыться в хате. Миша постучал было в дверь, но никто не появился. Направились уже к выходу, когда их окликнули:

– Вы, хлопци, чего хотели?

На пороге стоял дед - высокий, болезненного вида, с серой и длинной, как у Льва Толстого, бородищей и косматыми бровями. Опираясь на палочку, осторожно спустился с приступок.

– Здрасьте, деда!
– поприветствовал его Рудик.
– Извините, что побеспокоили... Можно у вас попросить водички?

– Чтой-то пить хотца, - уточнил Миша.

– Попросить-то оно можно...
– Старик подошел ближе, разглядывая посетителей и медля с ответом; Мише показалось это подозрительным: еще огреет палкой...

– Если нет, то мы, воще...
– попятился в сторону калитки.

– Ну почему ж нет? Есть водичка. И холодная, и свежая, и вкусная -только что из колодезя... Но я вот подумал: давать вам или не давать?

– Жалко, что ли, воще!..

– Да нет, не жалко... Признайтесь честно: это не вы, пострелята, обломали давеча черешеньку?

– Какую черешенку, деда, вы че...
– возмутился Миша.

– Нешто так можно? Пришли бы днем, попросили бы по-хорошему - да рази я отказал бы?
– стал выговаривать дед.
– Ешьте, сколько влезет! Или уж шкодничали бы, да аккуратно, зачем же ветки обламывать, деревце калечить...

– Напрасно, дедушка, вы нас заподозрили, - сказал Рудик.
– Мы, конешно, бывали в ваших черешнях, случался такой грех... Но не давеча, а еще в мае. И мы ни одной веточки не сломали, честное слово!

– Бог вас знает... А почему зашли напиться именно ко мне?

– Да так... чисто случайно. Увидели, что ваша внучка несет в ведре воду, ну и зашли. А она почему-то пожадничала.

– Ну, если так... Иринка!
– позвал он внучку; та тут же высунула голову из-за двери.
– Вынеси-ка хлопцам водички попить.

Через минуту она вернулась с полным ковшиком. Миша "для блезиру" отпил несколько глотков прямо из ее рук. Подавая Рудику, зарделась, как маков цвет, но глаз не отвела. Возвращая ковшик, поблагодарив, он тихо, чтоб не расслышал дед, добавил:

– Извини за вчерашнее... И не бойся, я уже все позабыл и мстить не собираюсь.

Ничего не ответив, она скрылась за дверью, и утолившие жажду, пожелав деду здоровья, покинули двор.

В тот же день Рудик накатал письмо такого содержания: "Дорогая Иринка-Синеглазка, извини меня и моего друга Мишку за подлую выходку, которую мы отчубучили тогда. Хотели подшутить, но, поверь, мы не имели в виду украдать именно твой сарафанчик. Просто так случилось. Наверно, потому, что он очень красивый. А может, это самой судьбе вздумалось таким вот образом свести нас с тобой и познакомить. Хоть ты и смазала мне по мордасам, но ты мне очень-очень понравилась. Честное слово! И я хочу с тобой подружиться. Если это возможно и ты меня простишь, то приходи к ореху в саду твоего дедушки. Седни, когда стемнеет. Я буду очень тебя ждать! Рудик. 9 июня 42 года".

Перечитав написанное (нет ли грамматических ошибок), сложил листок вдвое, сунул в конверт, заклеил и надписал: "Иринке, лично в руки". Мише объяснил, что этим письмом он хочет ускорить ее появление на ерике, и если номер удастся, все же потребовать извинения за пощечину. Сосед, не подозревая, что дело тут вовсе не в извинениях, вручил послание Клаве с приказом не вскрывать и срочно передать адресату.

Но напрасно ждал Рудик едва ли не до рассвета - Синеглазка на свидание не пришла... В расстроенных чувствах, с гнетом на душе возвращался он восвояси. Было горько и обидно до слез. И мучительно стыдно. Перед мысленным взором вставала ужасная картина: его записку, это идиотское признание в любви, продиктованное сердцем, читают вслух... при Клавке (а может, позвали и еще кого-нибудь)!.. Читают и потешаются, надрывая животики... Всякая замухрышка станет теперь при встрече ехидно ухмыляться и показывать пальцем: вон тот, что втрескался по самые уши, а ему - дулю под нос. От такого позора Рудик то краснел, то бледнел, его бросало в жар. Силился уснуть, но так и не смог забыться до самого утра. С рассветом, не желая встречаться ни с Мишкой, ни с кем бы то ни было, он ушел в акации и пробыл там весь день. Под конец, поспав, все-таки успокоился. Но стал уже не тем Рудиком, каким был: огрубел, очерствел душой, поумнел. Больше на такой крючок он не попадется! Чувство к Синеглазке еще теплилось, но навязываться ей он больше не станет! А за поруганную первую любовь - отомстит! Отыграется на ком-нибудь из ихнего племени...

Такой случай вскоре представился: подвернулась Нюська Косая. Об этом нами уже упоминалось...

Однако развела их с Иринкой судьба не насовсем.

Как-то, вскоре после того разговора у Ванька, шел он балкой. Здесь в любую слякоть-непогоду можно ходить, не боясь утонуть в грязи. Впереди кто-то тащил вязанку сухого хвороста. У огорода Кулькиных сбросил с плеч и сел сверху - похоже, отдохнуть. И каково же было его удивление, когда, поровнявшись, встретился взглядом... с парой весенних васильков!

– Синеглазка, ты?!

Не назови он ее этим именем, Иринка бы его не узнала - слишком мимолетным было знакомство, много с тех пор утекло воды. Но оно вмиг напомнило все: и как отомстила за унижение, и как на следующий день он же и извинился, когда вынесла воды; записку, переданную Клавой, взволновавшую до глубины души; как она боролась с собой, не решаясь прийти на свидание и как, наконец, жалела после, обзывая себя трусихой и дурой... Растерявшись, она не находилась, что ответить, а Рудик продолжал: