Мы отдали собаке своё мясо, и она охотно съела его. Потом мы налили

ей в банку суп и покрошили в него хлеб. И это блюдо Альфа тоже охотно

съела и даже облизала банку. Таким образом, в этот день от нашего обеда

остались нам с Мишей, как говорят, одни рожки да ножки.

После супа мы угостили Альфу сладким. Хрупая сахар, она виляла

хвостом и смотрела на нас с благодарностью. Карие её глаза, выглядывающие

из марлевых «окошечек», увлажнились и блестели.

— Ишь ты, сластёна... — усмехнулся я.

Собака лизнула мне руку, и мы поняли это как просьбу повторить

сладкое.

— Хорошенького понемножку, — промолвил Владимиров и повёл Альфу в

землянку.

После обеда я прилёг отдохнуть в землянке. Альфа легла у моих ног и

задремала. Во сне она часто вздрагивала и тихо скулила.

Через неделю швы смяли. Раны зажили хорошо. И ухо приросло. Только

рубец стянул немного его: ухо укоротилось и не поднималось «свечкой».

Чтобы восстановить у собаки силы, мы кормили её вдоволь кониной.

Квитко давал ей слишком большие куски. Альфа разрывала их на три-четыре

части и прятала мясо в землю в разных местах, чтобы съесть после.

Первушкин очень обрадовался, когда узнал, что его собака жива и

находится у нас.

— Наша Альфа никогда с маршрута не сбивалась. А потом раз — и

пропала. Мы уже подумали: прямое попадание снаряда либо мины...

Вероятно, когда Альфа возвращалась с передовой к своему вожатому в

штаб, то попала под артиллерийский налёт и, раненная, сбилась с маршрута и

побежала куда глаза глядят, подальше от огня. Вот тогда-то мы и

повстречали её в поле.

Первушкин увёл Альфу в роту, а через три дня снова привёл её к нам:

— Товарищ ветврач, не годится собака для боевой службы. Испорчена.

— Почему? Что случилось?

— Огня боится. Не идёт на передовую. Я уж её и так и сяк — ничего не

помогает: ни хлыст, ни сахар. Отбежит от меня немного и опять ко мне

обратно.

— Ну и что же теперь с ней делать будем?

— Да вот командир роты к вам прислал. Посмотрите хорошенько. Может, у

неё что-нибудь в мозгах сдвинулось... Прямо не узнать собаку. Как рванёт

где-нибудь снаряд, дрожит, жмётся ко мне и скулит, будто плачет.

— Ну что ж, оставляйте. Понаблюдаем за ней.

— Только вы уж, пожалуйста, в тыл её не эвакуируйте. Уж больно

способная была собака. Может, и выправится со временем.

Я дал слово вожатому никуда не отправлять Альфу, и она осталась у

нас.

Вожатый ушёл. Миша, довольный, улыбался.

— Чему, — спрашиваю, — радуешься?

— Да вот Альфа теперь у нас будет. Может, и совсем останется.

— Не радуйся, Миша, — сказал я, — наверно, она получила тяжёлое

нервное потрясение...

— Ничего, товарищ начальник, не волнуйтесь. Мы её опять приучим к

боевой службе.

— Не забывай, Миша, что Альфа была ранена и контужена в голову. После

сотрясения мозга нелегко поправляются.

Находясь у нас под наблюдением, Альфа стала вести караульную службу.

Когда мы спали, она бодрствовала у землянки и охраняла нас и лошадей.

Альфа везде следовала за мной. Обычно она бежала впереди, на перекрёстках

или развилках дорог останавливалась и, повернув ко мне голову,

оттопыривала правое ухо и громко, отрывисто взлаивала: «Ам». Я понимал это

как вопрос: куда идти? Я указывал рукой и кричал: «прямо», «направо»,

«налево». И Альфа бежала туда, куда я указывал.

Иногда где-нибудь в лощине я оставлял своего коня и шёл дальше

пешком, а Альфу ставил в караул около Сокола. Она ложилась у его передних

ног, и никто не мог подойти к коню. Обычно он стоял спокойно и без

привязи, но иногда соблазнялся хорошей травой и тянулся за ней, делая

шаг-другой. Альфа мгновенно вскакивала и легонько цапала зубами за

передние ноги коня и рычала, словно хотела выразить: «ни с места». Она

даже не позволяла приближаться ко мне незнакомому ей человеку, если я не

говорил: «Свой, Альфа, свой».