Ребятишки сопровождали нас и «уговаривали» зверей по-своему. Животные

смирялись и притихали.

Кто-то из наших бойцов привёз в зоопарк тюкованного сена и стал

раздавать его животным. Слон с жадностью набросился на этот корм. Видно,

изголодался.

Только к вечеру мы управились со своей лечебной работой, а сержант

Сорокин — с кормёжкой зверей.

Мы сели с ним около больших серых камней, сложенных неровной

пирамидой. Между ними темнели входы в пещерки — обиталища обезьян.

Закурив, Сорокин вдруг улыбнулся:

— Умора с этими обезьянами! Фрицев подрали... — и начал мне

рассказывать о своём последнем бое в зоопарке: — Здорово фашисты цеплялись

за своё каменное логово, но мы в Сталинграде академию прошли... Научились

выковыривать их из домов и подвалов. Автоматы и гранаты — наши друзья и

браты.

В отделении осталось пять человек со мной. Остальные выбыли из строя.

Преследовали мы группу гитлеровцев, но офицер и два автоматчика улизнули

от нас в зоопарк.

Четыре вражеских автоматчика в обезьянью пещеру шмыгнули, а офицер

заковылял (ранили мы его в ногу) и забежал в дом к слону.

Забежав к нему в клетку, спрятался за его толстыми ногами, как за

столбами, и давай строчить из автомата. Залегли мы за камнями и стрелять

перестали. Как же стрелять, когда там слон. Убьём ведь его. Жалко.

Приказал я двум солдатам блокировать обезьянью пещерку, куда фашисты

скрылись, а другой паре автоматчиков в обход скомандовал. Поползли они, а

сам я на месте остался.

Нашёл под камнями щёлочку и наблюдаю за противником, а он-то меня не

видит. Смотрю, долбит слона по боку автоматом. «Наверно, — думаю, —

выгнать из клетки хочет. Но зачем?» А слон не идёт. Топчется на месте,

глухо, сердито урчит и бьёт по земле хоботом, как плетью.

Но вот слон закачался из стороны в сторону и пошёл из клетки. Вышел

наружу и зашагал к бассейну, в котором жил бегемот. А впереди слона, у

самых ног, идёт, прихрамывая, офицер, тычет автоматом снизу в голову слона

и озирается по сторонам. «А-а, — думаю, — хитрый, гадюка. Прикрылся живой

бронёй и думает спастись... Заметил, что мы слона жалеем... Но как бы, в

самом деле, не удрал...»

Подал я сигнал, вскочили мы все трое с земли, нацелили на офицера с

трёх сторон автоматы и крикнули: «Хальт! Хенде хох!»* А он уткнул приклад

автомата себе в живот и, повернувшись, сыпанул длинной очередью. Упали мы

на землю. Хоть и без прицела стрелял, но мог зацепить. А слон вдруг

взревел грозно, затопал ногами и хлыстнул хоботом по земле. Потом затрубил

и засвистел, как пароход. Хобот будто резиновый — то сожмёт, то вытянет.

Смотрим, обвил он длинного немца хоботом, как удав, и взметнул его выше

своей головы. Вскрикнул фриц и затих, — наверно, дыханье перехватило...

Разъярённый слонище, прихрамывая и покачиваясь, подошёл к бассейну да

ка-ак плюхнет туда своего обидчика!.. Даже вода через край плеснулась и

бегемот шарахнулся в сторону...

_______________

* Х а л ь т — стой; х е н д е х о х — руки вверх.

Подбежали мы к бассейну и вытащили его. Это был обер-лёйтенант,

эсэсовец: на рукаве френча белел глазастый череп с двумя костями

крест-накрест. Думали устрашить нас этими картинками, да не на тех

напали...

Обер-лейтенант был ещё живой, но не мог даже выговорить слово

«капут».

После этого бросились мы к обезьяньей пещере, где скрылись два

немецких солдата и где наши автоматчики лежали за камнями у пещеры,

подкарауливая врагов...

Но нам не пришлось выбивать фашистских вояк из пещеры. Они сами

вылезли. Слышим, какая-то возня в пещере, крики и писк обезьяний, а потом

смотрим — ползут из пещеры фашисты на карачках. Подняли белые платочки и

разборчиво по-русски выговаривают: «Плен... плен...» У обоих лица

поцарапаны. Оказывается, на них обезьяны напали.

А слона офицер, наверно, ранил, когда стрелял в нас. Потому он и