–  Вон тот, тот самый! Это он сочинил! - говорили и молодые совхозные рабочие и даже взрослые люди, когда мы появлялись в клубе.

Это была первая толика доброй славы, которую прибавил нашему дому Андрей Репин.

40. ИГРА

Вот так мы жили, и каждый день обещал нам что-нибудь хорошее.

А с приездом ленинградцев перед нами встала еще одна близкая радость она называлась "спортивная игра".

Но прежде чем вернуться к ней, скажу еще об одном.

–  Семен Афанасьевич, - обратился ко мне Сергей Стеклов, - как хотите, а без горна нельзя. Нельзя и нельзя! Как по тревоге встать? Как сбор трубить? От звонка толку мало!

–  Давай поговорим на совете и решим, как быть.

–  Семен Афанасьевич, лучше на совете не говорить. Что ж Королю опять глаза колоть...

–  Ты что, Сергей? Ты в своем уме?

–  Семен Афанасьевич, так ведь он давно уже сказал при всех: "Отстаньте, я взял горн, а Володьку не троньте, он ни при чем".

–  Когда это он сказал?

Стеклов еще больше понизил голос:

–  Так ведь, Семен Афанасьевич, Володька все мается... за всеми ходит, канючит. Король раз услыхал и говорит: "Это я. Так все и знайте. И ты, черт вредный, Репин, тоже знай, плевать я на тебя хочу: это я взял горн, а Володька ни при чем".

–  А Володя что же?

–  Да он не при Володьке. И еще погрозился: если кто Разумову скажет, я тому голову оторву. Ну, никто и не стал связываться. Володька и не знает, что Король на себя наговорил. Да нет, Семен Афанасьевич, вы не думайте, никто не верит, - прибавил Сергей. - Ясно, это уж он со зла на Репина. "Если, говорит, ты Володьке хоть заикнешься, я тебе..."

Признаться, Сергей меня огорошил. Разумеется, я не верил и не мог верить тому, что сказал Король. Сказал он, конечно, "со зла", это верно. Однако невесело убеждаться, что еще многое в доме делается и говорится помимо тебя, что есть вещи, о которых тебе не рассказывают, которые до тебя либо вовсе не доходят, либо раскрываются вот так, случайно. И надо же было Королю сморозить такую глупость!

А горн - Сергей правильно рассудил - добывать было нужно. Мы сделали это без шума: Алексей Саввич привез горн. Совершенно ошалевший от радости Петька взял несколько уроков у ленинградского горниста, и в одно прекрасное утро Березовая поляна была разбужена звонким, требовательным сигналом. Все вскочили, как по тревоге, и, не дожидаясь обхода, выбежали на линейку.

Тут же, не откладывая дела в долгий ящик, весь красный, вспотевший от возложенной на него высокой миссии, Петька проиграл четыре сигнала. Первый на подъем, бодрый и веселый: "Ночь прошла, вставать пора! Прибирайся, умывайся, будь готов к труду!" Второй, настойчивый, призывный, - на работу: "За лопату, за топор! Во дворе гудит мотор! День ученья и труда на-чал-ся!" Третий звал нараспев, меланхолически: "Спа-а-ать, спа-а-ать по пала-а-ат-кам!"

Тревогу горн не пел, а выкрикивал: "Скорей! Вставай! Не спи! Не зевай!"

С этого дня ребята стали ложиться в ожидании тревоги.

По первому же тревожному зову, который раздался на рассвете, они выскочили мгновенно. Горн еще не успел закончить свой призыв, а ребята стояли передо мной на линейке одетые - в трусах, рубашках, тапках.

–  Молодцы! - сказал я от души и... оказалось, поторопился.

Следующей ночью я прошелся по спальням и тут-то понял, откуда такая молниеносная быстрота, такая образцовая готовность: все - и умница Жуков, и рассудительный Сергей Стеклов, и неповоротливый Колышкин, и Ганс, и Эрвин, не говоря уже о наших малышах, - спали одетыми. И пришлось мне на утренней линейке сказать совсем другое:

–  Сбор по тревоге прошел у нас очень плохо. Обман, а не сбор. А зимой как будем спать? В шубах и валенках? В шапках-ушанках? Всем командирам объявляю строгий выговор. Прошу проследить, чтоб спали как следует и на тревогу собирались без обмана.

Петька стал лицом чрезвычайной важности. Перед сном каждый дергал его за рукав:

–  Ну, по-честному: завтра будет тревога?

–  Вот провалиться мне! - восклицал Петька, не отвечая, однако, ни да ни нет.

Вечером я не мог уединиться с ним ни на секунду - десятки глаз зорко следили за нами. Пришлось уговориться, что распоряжение насчет тревоги будет давать ему Екатерина Ивановна, которую ребята считали человеком в этих делах не заинтересованным.

Мы дали тревогу, когда ее перестали ждать, - и то, что я увидел на линейке, могло рассмешить кого угодно: ребята стояли в строю встрепанные, у кого одна нога в тапке, другая босая, кто в одних трусах без рубашки, кто с рубашкой подмышкой. Картина была пестрая и неутешительная.

–  Очень плохо! Разойтись по спальням! Привести себя в порядок!

В следующий раз - дня через два - быстрее всех и в полном параде выбежали стекловцы, которых Сергей без устали тренировал. Последним построился отряд Колышкина. Совет детского дома объявил благодарность четвертому отряду и выговор второму.

Так понемногу мы добились того, что по сигналу тревоги ребята быстро приводили себя в надлежащий вид и строились на линейке в полном порядке, подтянутые, все как на подбор.

Во всех отрядах в подготовку к игре вкладывалось столько страсти, что Екатерина Ивановна только вздыхала:

–  Если б с осени вот так же - да за ученье...

В эти дни мы почти не виделись с ленинградцами - разве только разведчики встретятся лицом к лицу в лесу, смерят друг друга подозрительным, изучающим взглядом и отведут глаза.