Они стремглав выскочили из маленькой пещерки Гермионы и сломя голову понеслись к развалившейся на полу огромной туше. Никита с ходу заскочил на волосатое колено Агброды, едва не запутался в её набедренной повязке, пробежал по дряблому животу и двумя руками схватился за левую грудь. Морозко не отстал от товарища — оттолкнувшись посохом от земли, он сразу взлетел широкое, словно поляна для двобоя, пузо великанши. Ухватив свободную грудь, Морозко, преодолевая отвращение, присосался к ней. Все оказалось не так уж плохо — молоко великанши было терпким, но вкусным и пьянило не хуже скисшего кобыльего молока.

— А молочко-то ничего себе! — словно жеребец заржал захмелевший Никита.

— Это еще что за мелюзга? — наконец опомнилась Анброда.

Нападение друзей было настолько стремительным, что великанша до сих пор лишь беспомощно лупала глазами. Наконец она сжала парней в кулаках и попыталась оторвать их от груди. Морозко отцепился сразу, а подвыпивший Кожемяка прижался к груди всем телом.

— Еще глоточ-ик! — сказал он, икая.

— Вот присосался, кровопивец! — изумленно сказала Ангброда.

Она поднесла кулак с Морозкой поближе к глазам.

— Человек! — все еще не веря в случившееся, прошептала она.

Кожа на лбу Ангробы собралась морщинами — великанша мучительно размышляла.

— Живой! Гермиона! — рявкнула она. — Я же говорила: чую человечину!

Она обнажила в улыбке аршинные клыки.

— На обед сегодня будет сладенькое!

Великанша открыла рот, намереваясь откусить Морозке голову.

— Мама! — истошно завизжала Гермиона. — Нет! Нельзя его есть!

— Чего тебе? — недовольно хрюкнула Агброда.

— Они пили твое молоко! Теперь они — твои молочные сыновья! А родственников есть нельзя!

— Вот незадача, — огорчилась великанша, плотоядно оглядывая парня, — а ведь он такой вкусненький. А этого?

Она указала на Кожемяку, который продолжал накачиваться пьянящим молоком.

— И этого тоже! Нельзя есть сыновей, даже молочных!

Ангброда обиженно засопела, словно ребенок у которого отняли любимую игрушку, но осторожно поставила Морозку на пол.

— Да не расстраивайся ты, мам, — попыталась утешить её Гермиона, — добудешь еще себе лакомство!

— Как же, — проворчала великанша, — тут одни только бесплотные души водятся! В кои-то веки живых человечков занесло, и те в родственники набились! Ты бы, сына, отцепился бы! — Ангброда грубо дернула Кожемяку.

Никита, осоловев от выпитого молока, на этот раз легко отлепился от груди.

— Ладно, живите, — милостиво разрешила великанша, — только под ногами не путайтесь! И спросонья мне под руку не подворачивайтесь — не посмотрю, что сынки! Проглочу!

— Спасибо, мама, за з-заботу, з-за ласку! — заплетающимся языком сказал Никита. — Пойдем, Морозко, полежим немножко!

Его ноги подломились, и он ткнулся лицом в дряблый бок Ангробы.

— Ну что, отдохнули? — спросила Гермиона выспавшихся парней.

— Эх, — потянулся Кожемяка. — Спал как бревно!

— Ну и напился ты вчера, Никита! — прыснула в кулачок девушка.

— Ничего не помню, — пряча глаза, признался Кожемяка. — Никогда не думал, что великанское молоко так в голову шибает! А чего было-то?

— Ой, чего было! Чего было! — сверкнув глазками, лукаво произнесла Гермиона.

— Чего было? — нетерпеливо заерзал Никита. — Неужто чего натворил?

— Да не то, чтобы натворил, — усмехнулся Морозко, — только…

— Да не томи!

— Ты весь вечер приставал к Ангброде, называл её то мамой, то любимой тещей…

— Кем? — не поверил Кожемяка. — Тещей?

— Тещей, тещей! — заверил его Морозко. — Сказал, что жить без Гермоны не можешь, что здесь она пропадет. А ты увезешь её в Киев, ну и все такое прочее… Все время лез к Ангброде целоваться, пел, плясал! Насилу тебя уложили!

От таких откровений Никиту прошиб пот.

— А чего, — после некоторого молчания сказал он, не поднимая глаз, — что у трезвого на уме, у пьяного на языке.

Он поднял голову и посмотрел в темные завораживающие глаза Гермионы.

— Люба ты мне! — чуть дрожащим голосом произнес он. — Я и вправду на тебе жениться хочу! Ладу беру в свидетели — никогда и никого я не встречал прекраснее!

Щеки Гермионы заалели.

— И ты мне люб! — смущаясь произнесла она. — Только разные мы! Не быть нам вместе!