Стоило Шэнь Цинцю услышать эти слова, как меч в его руках будто потяжелел на тысячу цзиней[167].

Неудивительно, что он столь редко покидал ножны.

Владелец подобного меча и впрямь не станет извлекать его без крайней необходимости.

– Шисюн… вас некогда постигло искажение ци? – потрясённо спросил Шэнь Цинцю.

Использовать годы собственной жизни в качестве движущей силы для духовной энергии, связать свою жизнь с мечом подобным образом… Разве Юэ Цинъюань выбрал бы столь гибельный путь, не послужи тому причиной катастрофическая ошибка в ходе совершенствования, приведшая к искажению ци?!

– Я поступил на обучение на пик Цюндин пятнадцати лет от роду, – медленно проговорил Юэ Цинъюань. – Стремясь к заветной цели во что бы то ни стало, я проявил излишнюю поспешность и вместо того, чтобы достичь единства человека и меча, утратил всё, чего успел добиться, скатившись к самому подножию. Не об этом я мечтал – о жизни, полной бесплодных терзаний, по окончании которой останутся лишь пустые сожаления.

По мере того, как он говорил, к его раскрасневшемуся от кашля лицу постепенно возвращался нормальный цвет.

– Не продолжайте, – поспешил прервать его Шэнь Цинцю. – Сейчас не время говорить об этом. Сперва позвольте мне доставить вас к шиди Му.

Они вдвоём кое-как проделали несколько шагов, когда Юэ Цинъюань внезапно шепнул:

– Прости…

Шэнь Цинцю вновь не мог взять в толк, о чём говорит глава школы, – он определённо не припоминал ни единой причины, по которой тот мог бы просить у него прощения. Если уж на то пошло, это ему самому следовало извиняться перед Юэ Цинъюанем за то, что он постоянно отлынивал от работы и маялся дурью, занимаясь чем угодно, кроме своих прямых обязанностей[168], да ещё то и дело влипал в неприятности, с последствиями которых приходилось разбираться его шисюну, – иными словами, служил для него источником непрекращающейся головной боли.

Но его следующие слова и вовсе повергли Шэнь Цинцю в шок:

– Мне правда… правда очень жаль, – дрожащим голосом произнёс Юэ Цинъюань. – Разумеется, я хотел вернуться как можно раньше и забрать тебя… но вместо этого я всё испортил. Ты был прав тогда, всему виной моя порывистость… После того, как учитель уничтожил мои духовные меридианы, меня заперли в пещерах Линси больше чем на год. Мои основы были разрушены, мне пришлось начинать всё с самого начала. Я кричал, звал – всё безрезультатно. Целый год я сходил с ума взаперти, предоставленный сам себе; никто так и не склонил слуха к моим мольбам, никто не пожелал выпустить меня… В спешке я не щадил себя, но к тому времени, как я вернулся, поместье рода Цю уже давно пришло в запустение…

В сознании Шэнь Цинцю словно раздался оглушительный раскат грома.

В единый миг всё встало на свои места: доброжелательная забота Юэ Цинъюаня и его желание во что бы то ни стало защищать бедового собрата, покрывая все его прегрешения, – всё это в деталях предстало перед его глазами, словно мелькание теней на стенках вращающегося фонаря-калейдоскопа, в котором зажгли свечу[169].

В самом деле, что бы ни вытворял глава пика Цинцзин, он никогда не удостаивался даже порицания[170], не говоря уж о наказании, заставляя остальных дивиться уступчивости и долготерпению главы школы.

Неудивительно, что Шэнь Цзю так и не дождался своего товарища, что обещал спасти его.

Юэ Цинъюань и Шэнь Цинцю – это те же Юэ Ци и Шэнь Цзю.

Вот оно как.

– Я правда хотел вернуться, но жестокость этого мира привела к тому, что мы с тобой… разминулись.

Теперь с каждой фразой из его горла извергалось всё больше крови. Несмотря на то, что Шэнь Цинцю поддерживал его, им приходилось останавливаться, чтобы передохнуть, после каждого шага.

– Не продолжайте, – повторил он со вздохом.

В конце концов, всё остальное он знал и сам.

– Нет уж, на сей раз дай мне докончить, – стоял на своём Юэ Цинъюань. – Ты ведь всегда говорил мне, что «я сожалею» – всего лишь пустые слова, лишённые малейшего смысла. Я, в свою очередь, так и не нашёл в себе сил объясниться с тобой прежде, так что сегодня ты должен меня выслушать. Я не прошу тебя войти в моё положение и уж тем паче не имею права ждать сочувствия, но, если я не выскажу этого сейчас… боюсь, что потом будет слишком поздно.

Сердце Шэнь Цинцю ныло всё сильнее с каждым словом, в глазах подозрительно защипало.

Слишком поздно, говоришь… И как ты не понимаешь, что уже слишком поздно!

Твоего Шэнь Цзю уже нет на этом свете!

Быть может, он попросту исчез, или же его душа переселилась в иной мир, как душа самого Шэнь Юаня. Но так или иначе, ему всё равно не суждено услышать то, что так жаждал сказать ему Ци-гэ.

И именно этот момент Система выбрала, чтобы устроить ему целый парад уведомлений: