– Бить по моим близким, – пораженно прошептал Владимир.

– И лишняя ненужная фигура, Михаил Васильевич, становится важной, прежде чем отправиться прочь с доски, опять уводя вас по ложному следу! Ваш противник знает вас, Корсаков. Так же, как знал вашего отца. Его удалось убрать с дороги, заманив в засаду. Теперь ваша очередь – и вы в одном шаге от капкана. Смотрите под ноги. Нам нужно найти режиссера этого дурацкого спектакля. Он – единственная пока ниточка к тому, кто стоит за всем этим. Только поэтому я прибыл сюда лично – и если вы считаете, что у меня не было иных срочных дел, то зря! Помогите мне помочь вам. В третий раз повторю – думайте, Корсаков, думайте!

Владимир чувствовал, как мир вокруг него пришел в движение. Он сидел за столом с полковником и Гореглядом, но ресторан перестал существовать. Вокруг него сомкнулись стены из темноты – но не пугающей, а спасительной. За этим занавесом исчезли все эмоции, все страхи, все сомнения, оставив лишь холодный расчет.

– Нам нужно лишить его оружия, – четко и спокойно произнес он. – Как вы говорите, вывести из игры лишнюю фигуру – караконджула. Причем таким образом, чтобы тварь сама привела нас к своему хозяину.

– Неплохо, Корсаков, ваш ход мыслей мне уже нравится. Но как вы намереваетесь это сделать? Вы уже знаете, как победить это существо?

«Задавать правильные вопросы». Отец словно оказался рядом и вновь напомнил о себе. И эта фраза вмиг лишила Владимира всей уверенности.

– Я… Нет, не знаю…

– Что?! – взревел жандарм. – Вам один раз это уже удалось! Как?!

– Я не помню! – закричал в ответ Корсаков. – Я не помню ни черта! Я знаю лишь, что меня нашли с трупом брата и обезумевшим отцом! Я не помню, как оказался там! Я не помню, как мне удалось выжить!

– В таком случае вы бесполезны, – процедил полковник, разом утратив весь интерес. – С тем же успехом вы можете уползти обратно домой и просто ждать смерти, которая не замедлит явиться.

– Я ведаю. – В повисшей тишине бас Горегляда показался особенно глубоким и громким.

– Что? – повернулся к нему жандарм. – Знаете, как победить тварь?

– Нет, – помотал головой Христофор Севастьянович. – Ведаю, как помочь Владимиру Николаевичу вспомнить. Но это будет опасно.

Посреди свежеотмытого фехтовального зала, смахивая на идола в храме давно забытой цивилизации, возвышалось старое кресло-бержер. Его окружали несколько кругов защитных символов, часть которых оказалась незнакомой даже для полковника и Корсакова. Горегляд, неловко держа в огромной ладони совсем сточившийся кусочек мела, вносил последние штрихи в загадочную конструкцию.

– Так чего же вы хотите добиться этим… гм… произведением довольно абстрактного искусства? – поинтересовался полковник, в который раз обходя защитные круги по периметру. Говорил он со всегдашней легкой издевкой, но Владимир видел, что глаза жандарма внимательно скользят по контурам рисунков. Корсаков не мог лишь угадать эмоции, скрытые за непроницаемой маской. Что это? Интерес? Уважение? Беспокойство?

– Мой настауник говаривал, что память есть величайший дар, данный человеку, – не отрываясь от работы, прогудел Христофор Севастьянович. – Однако дар этот заключен в ядовитую чашу. Испив его до дна, можно умереть.

– Поэтично, но бесполезно, – поморщился полковник.

– Не скажите! Сколько людей, что не смогли оставить свои боль, страх, зависть или ненависть в прошлом, заплатили за это здравием? Счастьем? Разумом? Жизнью? Так, быть может, способность забывать – тоже дар, защищающий нас от бездны, в которой мы можем утратить себя?

Полковник остановился и пристально уставился на Горегляда.

– Знаете, Христофор Севастьянович, а ведь мои источники недооценили вас, – после некоторой паузы сказал он. – Дескать, вы просто малограмотный деревенский знахарь, способный только мелких чертей гонять. Примите мои искренние извинения. Однако это не отменяет вопроса – чего вы ходите добиться этим ритуалом?

– Знамо дело, какая-то сила не дает Владимиру Николаевичу вспомнить, как погиб его брат. – Горегляд наконец закончил последний символ, поднялся с пола и отряхнул руки. – Быть может, его разум таким образом защищается. Или событие, с которым ему пришлось столкнуться, все равно что запечатало его память, словно пячаткай сургучовой. Але все едино – у него в голове теперь стена. И нам ее надо сломать. Для того и понадобится обряд.

– А теперь давайте вернемся к тому моменту, когда вы сказали, что это опасно, пожалуйста? – сварливо спросил Корсаков. – Мы все же собираемся ломать какие-то стены в моей голове. Хотелось бы, чтобы после ваших ритуалов устоял дом целиком, так сказать…

– Опасностей тут две, – признал Христофор Севастьянович. – Первая – это сами воспоминания. Если они будут слишком тяжкими. Если вы не сможете их принять…

– То я окажусь в лечебнице для душевнобольных, где, как утверждают некоторые, мне самое и место. Но с этим я как-нибудь справлюсь. Понятно, дальше, пожалуйста.