– Нет никаких чудес, барон, – покачал головой Лёха. – Есть техника и умение человека мыслить не так, как все. Вот и всё. Во всяком случае, в том, что касается лично меня. А за чудесами и магией – это к первородным и в академию.

– Значит, вы уверены, что степняки попытаются обойти границу по урочищу троллей? – выслушав парня, спросил Тихий.

– Барон, вы издеваетесь надо мной? – возмутился Лёха. – Как я могу быть хоть в чём-то уверен? Я и про степняков-то случайно узнал. Поверьте, мои интересы лежат совсем в другой области. Политика для меня – это аналог выгребной ямы. И то и другое отвратно воняет, мерзко выглядит, но крайне необходимо. Хотя, если подумать и вложить много денег, то можно превратить страну во что-то похожее на военизированный лагерь. С крепкими границами и постоянной готовностью надавать по зубам любому агрессору.

– А как же развитие техники, наук, искусств? – с интересом спросил Тихий, поглядывая на парня настороженным взглядом.

– Почти всё из вами перечисленного можно использовать и для защиты страны.

– И как же картины художника можно использовать для защиты? – иронично спросил барон.

– Ну картины необязательно, а вот краски и парусину – вполне, – загадочно усмехнулся Лёха.

– Вы говорите про паруса? – сделал попытку угадать Тихий.

– И про них тоже, – кивнул Лёха, обдумывая пришедшую на ум идею.

Оружие – это прекрасно, но про средства защиты и маскировки тоже забывать не стоит. Раз уж решили создавать свой собственный отряд из беспризорников, то почему бы не сделать его по образу и подобию современных земных подразделений? Личной гвардии, которая будет стоять на страже уделов первородных. В торговые дома гномов уже отправили грамоту, в которой подробно объяснялось, кого, зачем и куда торгующим в городах гномам нужно отправлять. И первые ласточки будущих отрядов и учеников создающейся академии уже появились.

С торговыми караванами из ближайших к уделам городов начали привозить беспризорников. Предпочтение отдавалось самым маленьким. Ведь именно им было труднее всего выжить на улицах городов, и именно они чаще всего подвергались насилию. А значит, именно эти дети должны быть наиболее чувствительны к произошедшим в их жизни переменам. Сменить грязное рваньё на чистую одежду, забыть постоянное чувство голода, перестать каждую минуту бояться удара или окрика – совсем не мало.

Три десятка мальчишек и десяток девчонок уже поселили в двадцати шатрах, поставленных специально для них. Ребят отмыли, переодели и теперь пытались хоть как-то откормить, попутно выясняя, кто из них к чему больше всего склонен. Оказалось, что один из малышей отлично рисует, а у двух девочек прекрасные музыкальные данные. Ещё трое с открытыми ртами наблюдали, как из раскалённого куска железа у гномов получаются новые инструменты. В общем, дело сдвинулось с мёртвой точки. Но теперь из-за всей этой истории со степняками все дела приходится отодвинуть на второй план.

Все эти мысли так явно отразились на лице парня, что внимательно наблюдавший за ним Тихий барон, не удержавшись, понимающе вздохнул. Ему и самому было не по себе от всего происходящего. Все его конфиденты носились по стране, пытаясь выяснить хоть что-то, но все их усилия были впустую. То, что сейчас заваривалось, брало начало глубоко в степях и узнать, из чего состоит эта каша, было невозможно. Но то, что всё это очень опасно, сомнению не подвергалось.

Сотня егерей, получив новые винтовки, сходу была отправлена на патрулирование лесов вокруг урочища каменных троллей. Места эти издавна имели дурную славу, но егеря не те люди, которых можно было напугать старыми сказками. Десятник Анкутан Колхайн за время своей службы повидал всякое, поэтому приказ департамента тайной стражи – перекрыть урочище – воспринял философски. Надо? Значит перекроем. В этой сотне он прослужил всю сознательную жизнь и, пройдя десятки пограничных стычек, всё чаще начал задумываться о будущем.

Выше среднего роста, широкоплечий, мускулистый, украшенный полудюжиной шрамов, в том числе и на лице, десятник являл собой колоритное зрелище. Матёрый мужик, которому сам чёрт не брат, способный голыми руками свернуть в бараний рог любого противника и прочесть следы трёхдневной давности. Но время неумолимо. Рано или поздно придёт пора, когда ему перед строем вручат именное оружие, кошель с парой серебрушек и грамоту, подписанную его императорским величеством. И всё.

А дальше – гуляй, десятник. Живи, как сумеешь. И именно это будущее пугало его больше всего. Он родился в глухой деревне и записался в армию, едва дождавшись подходящего возраста. Жить всю жизнь так, как прожили его родители, десятник не хотел. Барон, на землях которого жила его семья, славился самодурством и жадностью. Дошло даже до того, что он восстановил в своём уделе право первой ночи, прямо заявив, что от императора запрета на данное право не поступало.

Поэтому как только в деревенской харчевне появился армейский рекрутёр с десятком вооруженных ветеранов, Анкутан прямым ходом отправился к отцу просить благословения на уход в армию. Старик отлично понимал, что не с характером сына кланяться местному барону, вздохнул и благословение дал. Мать, понимая то же самое, что понимал отец, поплакала, но пирогов в дорогу напекла. И с тех пор, Анкутан служил. Служил империи, отдавая службе всего себя. Пока родители были живы, он регулярно отправлял домой часть своего жалованья, а когда родителей не стало – начал помогать младшей сестре.

Но прошло время, дети сестры выросли, сами стали родителями, а Анкутан всё так же служил. И вот теперь настал и его черёд задуматься о том, что будет дальше. В родительском доме уже давно живут другие люди. У сестры свой дом и свои заботы. А куда после отставки деваться ему? Тяги к работе на земле он не испытывал никакой. Бродить всю оставшуюся жизнь с караванной охраной – тоже бессмысленно. Рано или поздно словишь пулю от разбойников и окажешься брошенным в первом попавшемся селе, потому что не можешь продолжать путь по ранению, а караван не может задерживаться.