— Сам-то чего не помог, раз такой правильный? — язвительно спросила бабка.

— Чего-чего… — пробормотал мужик с досадой, — тоже не сообразил сходу. А потом… Думал. У меня жена. Двое детей. Пырнут ножом меня в живот, и все. Кому они нужны будут?

— Вот-вот! — с презрением подытожила бабка, — все вы такие! Только со стороны лаять! А как до дела, так вот такие бестолочи, как этот, вперёд и лезут.

Все время, пока соседи по вагону ругались, уже забыв про нас, мы с Савой просидели молча, тихо дыша друг другу в губы. И снова уплывая в свой мир.

И которого не хотелось выныривать в реальность.

Но пришлось…

— Мне надо… В туалет… — тихо сказала я, и Сава разжал руки.

Напоследок горячие ладони прошлись по моим бедрам, поправляя сбившуюся юбочку.

Я ничего больше не сказала, прихватила из сумки косметичку с зубной щеткой и пастой и двинулась по проходу к туалету.

Пока шла, слышала, как продолжали со вкусом переругиваться бабка и мужик, и казалось, что все смотрели мне вслед. И тоже осуждали.

Потом мы с Савой заваривали чай и завтракали печеньем.

И молчали, приглядываясь друг к другу и забивая эфир чем-то несущественным. Повседневным.

Дележкой печенек, например…

— Хорошо, — соглашается Сава, — только если ты меня покормишь.

И улыбается так шало и безумно, что не могу противостоять. Котяра. Хитрый. Умный. Всегда добивающийся своего.

Протягиваю ему печеньку, он прихватывает зубами, откусывает. Слизывает крошки с нижней губы… Ох…

— Еще… — шепчет он, провокационно глядя на меня.

Опять кусает из моих рук…

Придерживает за запястье, когда хочу убрать ладонь.

— Крошки… На ладошке…

И губами прямо в центр ладони… О-ох…

Смотрю оглушенно, как Сава скользит губами уже по запястью, прикусывает там, где неистово бьется венка. Меня морозит. Мурашки по коже размером с хороших таких кабанчиков!

И взгляда не могу оторвать. Держит. Всем держит. Не отпускает…

— Конечная станция, — по проходу идет проводница, разрушая наше общее на двоих безумие.

Сава тоже вздрагивает, с досадой смотрит ей вслед, а потом — на меня. Хочу убрать руку, не пускает.

Тянет ближе, заставляя сесть рядом, а не напротив.

— Ты куда с вокзала? — спрашивает он.

— Домой… — бормочу я растерянно. И решаюсь уточнить, — а ты?

— У меня… дела будут, — после небольшой паузы говорит он, стрельнув взглядом куда-то в сторону, — а потом… Мне надо твой номер. И адрес.

Я растерянно диктую ему номер телефона и говорю, где живу.

— Как только телефон найду, сразу тебе наберу, — говорит Сава и настойчиво смотрит в глаза, — ты ответь, поняла? Обязательно. Я тебя не отпускаю.

— Поняла… А ты… Меня найдешь?

Очень глупый вопрос, согласна.

Но я так теряюсь…

А он так настойчиво смотрит. И говорит…

— Я тебя и не собираюсь терять, птичка, — без улыбки, очень-очень серьезно отвечает Сава.

Раньше я как-то не понимал ценности времени и проебывал в расслабоне и веселье кучу часов и дней.

А, оказывается, время — оно может спрессовываться в мгновения. И каждое из этих мгновений — нереальная ценность.

Каждая секунда нашей ночи с Птичкой — горячая, безумно дорогая бусина в четках, которые хочется бесконечно перебирать в пальцах, кайфуя от воспоминаний.

Ее запах, ощущение ее тела в руках, кожи гладкой под пальцами, подрагивающие влажные губы — сладкие, огненные бусины.

Как их забыть? Выкинуть из головы?

Никак.

Да и незачем.

Уже на перроне, я еще раз утрамбовываю в голове основные ключевые моменты: где живет моя Птичка, какой номер телефона, короче, полностью плацдарм пробиваю.

Провожаю ее на автобус, смотрю, как заходит, садится.

Машет мне ладошкой из окна.

Дико страдаю от того, что автобус — страшенная развалюха, а водила — усатый черт с золотыми зубами. И это вообще не безопасно!

Когда автобус отъезжает, отправляю Гошу следом, проверить, как моя девочка доехала.

А сам сажусь в семейный "Рэндж", потому что наказание мое кончилось, и теперь у меня снова есть все привычные привилегии.

Сходу требовательно протягиваю ладонь к Паше, и тот отдает мне телефон.