— Всё! Уходим, — нетрезво кивнула она.

Я подозвал официанта.

— Тихо! Я плачу! — заявила она.

— С чего это?

— Проставляюсь. Убери я сказала бабки свои. Давайте счёт.

— Одну минуточку — кивнул официант.

В общем, заплатил в итоге я, а она досадливо замотала головой, и лицо её сделалось расстроенным как будто ребёнка заставили съесть горькую пилюлю.

Она встала и гордо, как тот петух из «Бременских музыкантов», ощипанный но не побеждённый, проследовала на выход практически уверенным шагом.

— Давай ключи! — сказал я.

— Какие тебе ключи, салага?

— От тачки от твоей.

— Я сама поеду за рулём!

— Давай ключи, не морочь голову! Тебя патруль нахлобучит.

В конце-концов, она неохотно протянула мне ключи. Мы подошли к её машине.

— Ладно так и быть покатай меня, мальчик, — усмехнулась она и подмигнула.

Я сел за руль в её небольшой Volkswagen, осмотрелся что тут к чему и завёл двигатель.

— Давай поаккуратней только с моей ласточкой! — прикрикнула Жанна. — Куда ты летишь? Аккуратно я сказала! А куда мы, кстати, едем-то?

— Как куда? Домой к тебе.

— Ты меня не домой, ты меня к тётке везёшь.

— Какой тётке?

— Ага — она засмеялась. — Да к той, к которой я ездила, когда ты за мной прицепился.

— А ты не там что ли живёшь?

— Нет, конечно.

— Ну говори адрес тогда.

Она сказала. Это было недалеко от места, где мы сейчас находились. Я развернулся и рванул туда.

— Я тут двушку снимаю, — пояснила Жанна. — На свою ещё не заработала.

— А тебе Никитос за Раждайкина бабки предлагал?

— Кто Щеглов? Нет, намекал только.

— Скоро возможность заработать на хату появится, — хмыкнул я.

— Пусть он их себе знаешь куда забьёт.

— Это пусть. Куда ехать? Вот сюда?

— Да, да сюда! Заезжай!

Мы въехали в её двор. Обычный двор, окружённый хрущёвками. Она жила в старой советской двенадцатиэтажке. Я вышел из машины. Она тоже вышла. Я отдал ей ключ, и она пикнула и щёлкнула, закрыв дверь.

— Ну что же, Жанна Константиновна, благодарю за прекрасный ужин и за эту чудесную тёплую атмосферу дружеского общения.

— Не будь бабой, — бросила она и двинула к подъезду.

Сделала несколько шагов и, оступившись, чуть не упала. Шпильки, темнота, доброе грузинское вино и немного чачи в конце — не самая удачная комбинация для последователей прямохождения.

— Так… дай-ка руку свою! — скомандовала она. — Помоги дойти! Видишь я устала!

Она повисла на мне, и я довёл её до дома. Мы вошли в подъезд. Я вызвал лифт, нажав на красную кнопку, многократно прижжённую сигаретами и давно не светящуюся.

— Молодец Краснов! Я тебя прям люблю! Но когда я протрезвею ты мне обстоятельно и подробно… Дашь показания!

— Какие показания? Чего показывать?

— Каким образом ты узнал про пистолет в багажнике.

— Первый раз слышу про какой-то пистолет. Вы что Жанна Константиновна?

— Не зли меня Краснов — сказала она.

Приехал лифт, громыхнул, вздохнул и тяжело распахнул створки дверей.

— Не шути со мной! — добавила она и толкнула меня к лифту.

— Что ещё за шутки, Жанна! — усмехнулся я.

— Маленький засранец! — произнесла она с таким видом, будто думала о чём-то другом. — Маленький засранец.

Она прищурилась и впихнула меня в узкую, пропахшую непонятно чем кабинку.

— Ты мне всё расскажешь, — сказала она прижимая меня к стене. — Всё расскажешь…

Рука её протиснулась между нашими телами и скользнула вниз.

— Не сомневайся, — горячо прошептала она мне прямо в ухо. — Я узнаю всё что захочу…

Древняя техника разведения огня подразумевала приложение значительных усилий, направляемых для создания такого трения, от которого бы вспыхивали древесные волокна. По мнению Фрейда, с огнём соотносилось понятие «либидо», определяющее любого человека.

Правда, начав за здравие, Фрейд сразу всё испортил. По его мнению, человеку следовало контролировать степень горения, переводя пожар в различные творческие и бытовые достижения, что можно было бы выразить короткой, но ёмкой фразой: «счастье в труде».