– Я пыталась убежать, но была все время связана, даже силой воспользоваться не могла.

Пан настороженно оглядывался и нервничал, словно боялся быть узнанным.

– За тебя просят сто пятьдесят золотых! – пробормотал он. – У нас триста, постараемся перебить цену и выкупить тебя.

Я радостно улыбнулась. Теперь все будет хорошо!

– Где Анук?

– С Петушковым. Ванька тебя на другом рынке ищет. Ладно, я пошел. Главное, – он внимательно посмотрел на меня, – не бойся!

Я кивнула. Гном отошел от клетки, принял скучающий вид и начал рассматривать других невольников. Кажется, никто не заметил нашего торопливого разговора.

Солнце было в зените и нещадно палило, когда начались торги. Стражи вытаскивали одного за другим пленников из клеток и через некоторое время, когда несчастные уходили с молотка, возвращались за новой партией. Я видела хлипкие деревянные ступеньки, ведущие на главную сцену, куда утаскивали невольников: четыре ступени до позора и неволи.

«Хлип-хлип, хлип-хлип», – вторили они шагам заключенных.

Я надеялась на лучшее и старалась не замечать, как дрожат связанные руки и подгибаются колени. Вскоре пришли и за мной. Стражник выволок меня из клетки, и вот уже я делала эти четыре страшных шага, и уже под моим весом ступени издавали «хлип-хлип».

Меня прошиб пот, а перед глазами все поплыло. Веревку, что была на моей шее, привязали тройным узлом к столбу. Я стояла на возвышении, а внизу, словно речная гладь, волновалась толпа, я не видела ничего, кроме нескольких сотен голов.

Кто-то над ухом заорал:

– Девушка, сто пятьтдесят золотых!

Я вздрогнула, краски и звуки вернулись. По толпе прошел недовольный ропот – за такие деньги можно было купить шикарную женщину, а не девочку-подростка с многочисленными синяками и ссадинами.

– Беру! – заорал Пан. Я попыталась рассмотреть его, но все лица расплывались и смешивались.

Ведущий торгов замолк. Я испуганно посмотрела в его сторону: среднего роста, светлые волосы, густые брови, голубые глаза, – таких незапоминающихся лиц тысячи в огромной Словении, – но это уж точно до конца дней запечатлелось в моем мозгу. Он хитро улыбнулся в толпу и прокричал:

– Девушка обладает магическими способностями!

– Я беру ее за двести! – снова услышала я голос Пана.

– Пусть продемонстрирует! – заорал кто-то из толпы.

Ведущий не торопился, на его простоватом лице отражалась борьба мысли, скорее всего, его предупредили о том, что именно я умею. Он понимал, стоит мне развязать руки, как я разнесу половину площади, а сама дам такого деру, что ни одна стража не поймает. Он недоверчиво посмотрел на меня, потом на охранника и коротко кивнул.

Тот подошел ко мне, приставил к горлу нож и прорычал мне в ухо: «Только рыпнись, и тебе конец!» Свободной рукой он развязал путы. «Колдуй», – услышала я приказ. Я усмехнулась в настороженную толпу. «Ну держитесь, детки!»

Я хлопнула в ладоши, ожидая увидеть над головой смертоносный шар, но, очевидно, нервный фактор в виде приставленного к горлу острого лезвия наложил свой отпечаток, – ничего не произошло. Охранник убрал нож и отошел на шаг.

– Да она колдовать не умеет! – заорал кто-то.

– Беру и так! – снова заголосил Пантелей.

Тут из-под сцены тонкими струйками просочился желтый дым. Сначала едва заметный, потом все сильнее и сильнее. Он накрывал торговцев, и вскоре туман распространился по всей площади, так что стало не видно ни зги. Потрясающая возможность улизнуть, я пыталась оторвать веревку, но все было тщетно, только сильнее затягивалась хитро закрученная на шее петля.

«Что, черт возьми, такое получилось, куда делся светильник?» Все вокруг заполнил гнилостный запах, он проникал в ноздри, разливался по легким. Я закашлялась и боялась даже согнуться, слишком сильно затянулась удавка. Я с трудом взмахнула руками, через секунду дыма не стало. Толпа безмолвствовала, а потом началось невообразимое. Память запечатлела только картинки, как лубяные портреты тех, кто выкрикивал цену:

– Двести! – это Пан.

– Двести десять! – Молодой обалдуй в дорогом модном камзоле черного бархата, явно сынок высокопоставленного папаши.

– Двести пятьдесят! – старый хрыч, его поддерживают два молодца-холуя, чтобы тот мог как-то стоять на ногах.

– Двести шестьдесят! – Пан, у гнома испуганное лицо, он боится проиграть.

– Триста пятьдесят! – снова молодой в камзоле.

У меня перед глазами все поплыло, Пантелей не сможет перебить цену. Одинокая слеза потекла по моему бледному лицу, я уже не слышала криков и ничего не видела, кроме шевелящихся губ гнома: «Мы отобьем тебя у покупателя!»

– Две тысячи пятьсот! – Я встрепенулась. Ни черта себе! Я что, стою больше, чем жутко породистый эльфийский жеребец? Площадь снова затихла, все взгляды устремились на выкрикнувшего баснословную сумму.