Шрифт:
— Да, — сказал Свет. — Я человек, и все человеческое мне свойственно.
— Все ли? — Княжна ехидно улыбнулась.
— Без сомнения все.
— Даже любовь?
И тогда Свет решил запустить в капкан не сучок. И не коготок — всю лапу:
— Даже любовь, сударыня.
Аура княжны не изменилась — все тот же серебристый туман. А улыбка стала гораздо шире. Наверное, она получила от гостя нужный ответ, ибо тут же позвонила в колокольчик.
В трапезной вновь появились слуги, подали следующие блюда. Больше княжна к гостю не приставала, и обед завершился в благостной тишине. Оная тишина в исполнении Снежаны была настолько необычным произведением искусства, что на Света снизошло умиротворение. Какие еще капканы? С чего он взял? Дюжинная девица сидит напротив… Нет, недюжинная, ибо красна. А также — ибо не трещит как сорока… Словом, никакая она не кикимора, брате! И не змеюка!
После обеда умиротворенный Свет поднялся к себе. Не раздеваясь, прилег на постель. И не заметил, как уснул.
Сон был странным.
Сон и не сон. Снословие…
Свет со Снежаной скакали куда-то верхами. Странно так скакали. Копыта не просто постукивали, а вроде бы напевали. Не то — по долинам и по взгорьям не по дням, а по часам. Не то — средь безжизненной пустыни стал кладезь на радость нам…
Свет смотрел на себя со стороны и видел. Не человече есть на кони — лапа без когтей! А рядом не человечица есть — капканица егозливая! Егозливая да недюжинная… Нет у той капканицы ни растянутой пружины, ни ждущих толчка рычажков, ни остро наточенных, алчущих пищи клыков.
Зато — растянутые ноги без ногавиц. Зато — ждущие губы в кровавой помаде. Зато — алчущий пищи кладезь…
И — на перепутье — камень стопудовый. А на камне — слова словенские. Не слова — предупреждения…
Направо поскакать — коня утерять…
Прямо пойти — себя обрести…
Налево повернуть — в кладезе утонуть…
Коня пока жалко, себя уже не нужно, а кладезь… Что нам, брате, кладезь? Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! Значит — налево!..
Шли, шли — дошли.
Особый кладезь. Не выкопан. Не срублен. Крышей от мусора не перекрыт. И — без журавля. И — без ворота… Хотите напиться: нырк! — и с головой. А уж выплыть — как доведется…
Нет, брате, нас жажда не мучит. Нам нырять туда — не с руки! Мы и мимо проехать горазды.
«Ошибаетесь, путник!»
Кто это сказал?
«Ошибаетесь, любезный! Проехал бы мимо — да сказка не велит… Кто налево повернул, тот в кладезе утонул!» А вот и табличка с названием. Как на мосту. Мост бывает Синицын или Вечевой. А кладезь — Олегов или Задорожный. Этот же прозван — «Додолин». Знать, соорудил его какой-то тип по прозвищу Додола. И не для желающих напиться, а для жаждущих утопиться…
Странное прозвище у кладезных дел мастера… Скакать вам, брате, до дола, а за долом — юдоль без доли… И сплошная недоля…
Как там было сказано у сочинителя небылей Платона Вершигоры?.. «Она была желанна, как кусочек простого ржаного сухаря в голодный год…» Нет, Платон Вершигора подобную фразу придумать не мог — неведом ему был истинный смысл слова «желанна». Так мог бы сказать Светозар Сморода, буде бы продолжал сочинительство. И то ныне — когда прочел «Сень на твердыне» сочинителя Рыбаря, когда одолел «Счастье на двоих». И еще «Что-то на чем-то»… «Капкан на кладезе»… Кладезь-капкан… Нырк! — и с головой… Нет, если нырк, то без головы! А мы — с головой, мы пройдем мимо.
Скачь-поскачь. Прыг да прыг… Сон и не сон. Снословие. Суесловие…Разбудила его горничная Радомира. Сказала, что вернулись хозяева и скоро будет подан ужин. Попеняла чародею за то, что он спит в одежде и на неразобраной кровати.
Свет оправдался тем, что не захотел отвлекать ее от других дел, и Радомира оставила его в покое.
Свет же умылся, переоделся и, когда прозвучал гонг, спустился вниз.
Нарышки уже сидели в трапезной. Не было Купавы и Снежаны. Кивнули чародею: князь Белояр — хмуро, княгиня Цветана — с дежурной приветливой улыбкой. Похоже, она держала себя в руках получше супруга. И много лучше сына, потому что Сувор и вовсе был мрачен, как промозглая дождливая ночь в листопаде. Он даже не поднял на чародея глаз.
Свет тут же включил Зрение. Аура младшего Нарышки очень походила на утреннюю ауру Порея Ерги — те же темно-зеленые цвета. Что они означали, оставалось только догадываться, и Свет не стал тратить сил — выключил Зрение.
— Добрый вечер!
Свет обернулся.
На пороге стояла княжна Снежана.
Сейчас на ней было обтягивающее, без кринолина, закрытое черное платье, прошитое какими-то сиреневыми блестками. По сравнению с позавчерашним балом, прическу она сотворила себе очень и очень простенькую — две косички-хвостика с вплетенными в них сиреневыми же бантиками.
Свет пожал раменами: такую прическу частенько делала себе в последнее время Забава — ей казалось, что Свету нравится расплетать бантики. И она не ошибалась. Было в процессе расплетания некое таинство — словно заклятье творится… Забаве хвостики шли. Снежане, впрочем, — тоже.