– Как тебя зовут?
– спросил я.
– Меня - Эн.

– Прима Примы, - произнесла она, или что-то вроде этого.
– Я Секунда.

– А… какое странное имя.

Она подняла на меня глаза - огромные, подернутые влагой.

– Оно означает, что моя прародительница тоже была Прима, и что я должна вернуться к ней с докладом. Размножаться мне нельзя.

– А. Ну… да и рановато, я бы сказал.

Она разжала руки, положила их на стол и раздвинула пальцы.

– Видишь?

Мизинец на левой руке был кривой и на самом кончике раздвоенный, словно ветка, уродливый, но не слишком.

– Когда меня заканчивали, нужно было решить: сохранить меня или уничтожить. Мне повезло, меня решили оставить. Теперь я странствую, а мои идеальные сестры ждут дома в стазисе. Они примы. Я секунда. Вскоре я должна вернуться к Приме и рассказать обо всем, что видела у вас, здесь.

– Я вообще-то не из Кройдона, - сказал я.
– Не отсюда.

Может, она американка? Я не понимал ни слова из того, что она говорила.

– Понятно, - кивнула она, - значит, мы все не отсюда.

Она накрыла левую ладонь правой, словно пыталась укрыть от глаза свои шесть пальцев.

– Я думала, это место будет просторнее, и чище, и красочнее. Но и так оно - настоящее сокровище.

Она зевнула и на мгновенье прикрыла рот правой рукой, быстро снова опустив ее на стол.

– Меня утомляют странствия, и я иногда хочу, чтобы они закончились. На карнавале в Рио я увидела, как на помосте стоят они - стройные, золотистые, жукоглазые, крылатые, веселые, и я уже почти бросилась к ним навстречу, чтобы приветствовать их, и тут увидела, что это просто люди в маскарадных нарядах. Я сказала: «Ола Колт, почему они так хотят быть похожими на нас?» и Ола Колт ответило: «Потому что они ненавидят себя, свой цвет, смуглый и розовый, и они такие маленькие». Вот что я чувствую, даже я, а я еще не выросла. Это словно мир детей или эльфов.

Тут она улыбнулась и добавила:

– Хорошо, что они никто не могли видеть Ола Колт.

– Ммм… - замялся я.
– Может, потанцуем?

Она резко покачала головой.

– Нельзя, - объяснила она.
– Мне запрещено все, из-за чего может испортиться имущество. Я принадлежу Приме.

– Может, тогда выпьешь чего-нибудь?

– Воды, - ответила она

Я пошел на кухню, налил себе в стакан еще колы, а в чашку - воды из-под крана. Потом я снова вышел в коридор, а оттуда в оранжерею, но там уже было пусто.

Может, она пошла в туалет, подумал я. Может, она еще передумает насчет танцев - попозже. Я вернулся в гостиную и остановился на пороге. Гостей стало больше: среди танцующих девушек появились ребята, которых я не знал, и с виду они были старше, чем я и Вик. При этом ребята, танцуя, не подходили к девушкам слишком близко, но Вик держал Стеллу за руку, и когда песня закончилась, он обнял ее за талию, непринужденно, почти по-хозяйски, чтобы никто не совался.

Я подумал, что девушка из оранжереи, наверно, пошла наверх: на первом этаже ее не было.

Я зашел в комнату напротив той, где были танцы, и сел на диван. На другом его краю уже сидела еще одна девушка. Темные волосы у нее были коротко острижены и торчали во все стороны, как колючки.

Надо с ней заговорить, подумал я.

– Я тут воды принес, - произнес я.
– Не хочешь?

Она кивнула и порывисто протянула руку. Чашку, впрочем, она взяла очень осторожно, словно это простое движение было для нее непривычным, словно она не доверяла ни глазам, ни пальцам.

– Мне нравится быть туристом, - сказала она и нерешительно улыбнулась. Между передними зубами у нее была узкая щербинка. Она отпила из чашки так, словно вместо водопроводной воды там было лучшее вино.

– В прошлый раз мы были на солнце и плавали с китами в солнечных заводях. Они рассказывали нам истории, а потом нам стало холодно снаружи, и мы поплыли вглубь, туда, где нас вспенивает тепло, где нам спокойнее. Я хотела вернуться. В этот раз хотела. Я еще столько не видела. Вместо этого мы пришли в мир. Тебе нравится?

– Что нравится?

Она неопределенно показала вокруг: на диван, кресла, шторы, незажженный камин.

– Да вроде ничего.

– Я говорила, что не хочу в мир, - продолжала она.
– Но мой учитель-родитель не слушал. «Тебе надо многому научиться», говорил он. Я скала, что многому можно научиться и в солнце. И в глубине. Джесса вьют нити между галактиками. Я тоже так хочу. Но спорить было бесполезно, и я пришла в мир. Меня поглотил родитель-учитель, и я оказалась здесь, в куске разлагающегося мяса, насаженного на раму из кальция. Когда я воплотилась, внутри меня что-то двигалось, трепетало, как насос, хлюпало. Мне первый раз приходилось проталкивать воздух в рот, чтобы дрожали голосовые связки, чтобы я смогла сказать учителю-родителю, что я хочу умереть. Он признал, что это неизбежный единственный путь, которым можно покинуть мир.

На запястье у нее висели черные четки, и она перебирала их в такт своим словам.

– И все же здесь, в этой плоти, - продолжала она, - есть знание, и я буду учиться и у плоти.

Теперь мы сидели рядом, в середине дивана. Я решил, что надо попробовать ее обнять, но как бы мимоходом - положить руку на спинку дивана и потихоньку опустить ее, почти незаметно, пока рука не ляжет ей на талию.

Она снова заговорила:

– И вот это насчет жидкости в глазах, когда все расплывается. Никто ничего не объяснил, а я не понимаю. Я окунулась в складки Шепота, я дрогнула и слетала к тахионным лебедям, и все равно не понимаю.