Шрифт:
– Каким же образом думаешь ты оказаться мне полезен, Блудко?
– Стреляю неплохо.
– Давно последний раз стрелял?
– А вот в том походе и стрелял, болярин.
– Иди домой.
– А нету у меня дома, болярин.
– Ладно. Садись вон там, у костра.
– А обед когда?
– Скоро. А ты кто такой?
– Кузя.
– Сколько тебе лет, Кузя?
– Тридцать.
– Не плотник ли ты?
– Плотник.
– Стрелы умеешь делать?
– Да.
– Ну, хоть один полезный человек нашелся. Христианин?
– Нет.
– Иди в мастерскую. Это вон там. Там уже двое делают стрелы, правда, очень скверно. А стрел нам не хватает.
– Я и по кузнечному делу…
– Железяки у нас есть. Иди, иди. А ты что же пришла, красавица?
Толстая матрона улыбнулась ему сладко.
– А врагов поколотить охота, болярин.
– Чем же ты будешь их колотить, скалкой?
– Топором. Я, болярин, с тех пор как мужа в войско взяли, а обратно не вернули, всему научена.
– Христианка ты?
– Не без того.
– Иди пока что на службу, вон церква открыта.
– Как же, – испугалась матрона, – мне, да в Десятинную? Мы люди-то, болярин, невеликие.
– Сегодня туда всех пускают. Э! А ты кто такой, и почему от тебя так пахнет гадостно?
– Уживчик Ухо я, болярин. А пахнет потому, что обосрался с перепою, а помыться некогда было.
– Пошел отсюда.
– Э, болярин…
– Пошел! А ты?
– Я-то?
– Да.
– Воруно, печенег.
– Вижу, что печенег. Так пристало ли тебе, печенегу, в киевское ополчение поступать?
– Что ж тут такого? Я в Киеве родился. И, болярин, ты вот бабу эту в церковь отправил, так мне бы тоже туда, к причастию.
– Ты что, христианин?
– Да.
– Хмм … Какие слова Господа Нашего Иисуса Христа нравятся тебе больше всего?
Воруно задумался.
– Э … Слова?
– Ладно, иди в церковь.
– О! – вспомнил Воруно. – Вот это больше всего нравится … Постой, постой…
Гостемил нетерпеливо смотрел на Воруно. Сейчас понесет околесицу.
– «Я пришел в мир, дабы каждый, в меня верящий, не жил во тьме», – процитировал по памяти Воруно.
– Потрясающе, – совершенно искренне сказал Гостемил. – Хорошо, иди в церковь, Воруно. Старец, ты зачем здесь?
– Мне, болярин, только бы топор или сверд дали бы.
– И что же тогда будет?
– Я бы тогда пошел и женушку свою, змеюку отравную, зарубил бы в хвиту, до того она меня, болярин, довела. А в благодарность я буду защищать город. А еды мне не надо, я ем мало.
– Ладно. Дадим тебе топор. А ты кто?
– Питух Милуся.
– Ростовчанин, что ли?
– Ага.
– Куда ж твои земляки-то все подевались, Питух?
– Сбёгли, – весело сообщил Питух. – Добро свое закопали да сбёгли. Я бы тоже сбёг, но я был в состоянии охвоения от потребления и мордобиения, и забыл, что бежать надо ночью, а теперь из всех земляков остался я в городе один. А один я не побегу.
– Боишься?
– Нет. А скучно одному-то. Уж я лучше с ковшами этими буду. Защищать.
– Христианин?
– Склонность имею.
– Иди в церкву.
– Иду.
Подошел мальчишка лет двенадцати.
– Ты кто такой?
– Я – подзаборная мразь, – сказал мальчишка.
– Это кто тебе сказал?
– Это мне все говорят.
– Родители есть?
– Нет.
– С кем живешь?
– Раньше с дядей жил, но дядя женился и уехал в Новгород.
– Что умеешь?
– Рогатки мастерить.
– А стрелы?
– Пробовал.
– Получается?
– Не очень.
– Иди к плотникам, вон туда, в мастерскую.
Вот такое ополчение. Калек, бывших вояк, отслуживших свое во славу Киева и Ярослава, ныне никому больше не нужных, набралось человек двадцать, остальных около двух сотен. С каждым и с каждой Гостемил переговорил. Плотники, восемь человек, мастерили стрелы. Христиане, около двух дюжин, вышли из церкви, причастившись, и присоединились к нехристям, и двое плотников из их числа тут же ушли в мастерскую к стрелоделам.
– Вот, поселяне, послушайте меня! – зычно сказал им всем Гостемил. – Дело нам предстоит противное, труд грязный. На помощь нам идет Ярослав с большим войском. Наша задача – попытаться удержать город до его прихода, и либо победить, либо лечь костьми, удерживая детинец.
Что-то сплошные пошлости в голову лезут, подумал он. Наверное обстановка располагает. Все командиры на войне говорят только пошлости, а летописцы их записывают и потом повторяют на все лады. Не люблю я это дело.
– Сейчас вам всем принесут поесть, – добавил он.