Буравлев решил навестить Ковригина. От быстрой ходьбы пот застилал глаза. Буравлев остановился, вытер носовым платком лицо, шею.

– Ишь как взопрел!
– На крыльце ковригинской сторожки стояла мать Кости - Марфа Филипповна Шевлюгина. В цветастом ситцевом платье, с низким вырезом на груди и открытыми полными руками. Лицо и шею ее покрывал золотистый, ровный загар. Сейчас она казалась намного моложе, чем тогда, зимой, когда Буравлев приходил к ее мужу с найденной в лесу зажигалкой.

– О, вы никак переселились сюда!..

– Как бы не так, - сердито насупила брови Марфа.
– Свой пьяница, как горькая редька, надоел!.. Пристал малый: поди помоги человеку. Несчастье, мол, у него. Ну и пришла. Посуду запаршивел - проволочной мочалкой не отдерешь. Устала до одури. Присела было на пороге передохнуть, а тут гляжу - люпины сохнут, поливать надо. Весной им сажала. Думала, вернется хозяйка - подобреет Степан, вместе радоваться будут. Но вышло не так...

По обе стороны крыльца и вдоль тропинки, ведущей к дому, пестрели цветы. Еще не обсохшие листья поблескивали на солнце.

Буравлев огорчился:

– Да, без хозяйки дом что свиное корыто.

– Вот-вот, - подхватила его слова Марфа.
– Только вы, мужики, вспоминаете об этом, когда уже локоток не укусишь. Возьми Степана Степановича: пил непробудно, буянил, а когда ушла жена - понял, да поздно. Уж и помучилась она с ним. А баба-то была... С ней бы жить да жить...

Марфа окинула Буравлева осуждающим взглядом:

– А чего ты ходишь, как неприкаянный? Сколько баб вокруг по мужской ласке тоскуют, а ты...
– и безнадежно махнула рукой.
– На дочку не надейся. Выпорхнет из дома и не увидишь как. Будешь тогда, как брошенный пес, на луну выть.

Буравлев опустил голову, задумался. В словах Марфы была та самая правда, которой он боялся.

Марфа шагнула в сени и вскоре вернулась с чистым полотенцем и мылом.

– На-ка умойся, - сказала она.
– Только на меня обиды не держи. Не плохого тебе желаю. Степану Степанычу сколько говорила, только фыркает, на том все и кончилось.

– Где он сейчас?

– Скоро вернется. Веников попросила наломать. А то сидит как чумовой. Жалеть-то при жизни надо.
– Прижав к бедру таз с выстиранным бельем, Марфа пошла к перекинутой от дерева к дереву веревке.

Умывшись, Буравлев присел на перило крыльца и смотрел на чисто выскобленные половицы, на ослепительно белые наволочки, прикрепленные к веревке и раскачиваемые ветром, на цветочные грядки и думал о Марфе, скромной, работящей женщине, у которой на все хватает времени: и вести свой дом, и прийти на помощь другим, и даже посадить цветы на радость людям...

Буравлев испытывал странное чувство. Иные цветы от жары и пыли уже пожухли и облетели, а другие еще только распустились, еще нежились на солнце, будто и зной и пыль для них ничего не значили. И он подумал, что нечто похожее сейчас происходит с этой вот женщиной: силы жизни в ней борются с увяданием, с болезнью. В цветах повторяется судьба той, кто посадил их и вырастил...

К дому подошел Ковригин. Он бросил в угол охапку наломанных березовых веток и, хмурясь, спросил:

– Ты по делу или так?

– В гости пришел. А что?
– отозвался Буравлев.

– Без водки гостей не принимаю.
– Ковригин шагнул на середину крыльца, резко повернулся: - Если же чуткость оказывать пришел, так она мне без надобности. Жалости не признаю.

– Ты гордый, знаю.

– Человек я, а не какая-нибудь там букашка-таракашка, - голос Ковригина звучал глухо, отрывисто, будто он только что преодолел большой подъем в гору и никак не мог отдышаться.
– Кто мне заменит ее?..

– Никто, - заметил Буравлев.
– Но в одиночку люди не живут. На то они и люди. Деревья и то скопом растут.

– Я привык так...

– Ты один, Степан Степанович, еще не был. Вокруг тебя всегда были люди. Но сейчас отгораживаться от людей ты просто не имеешь права.

– Ага, на миру, дескать, и смерть красна. Слыхал такое!

– Про смерть ничего не скажу, - пожал плечами Буравлев.
– Некогда о ней думать. Дел много.

– Смерти я не боюсь. Не раз она локтем задевала меня. А теперь, может быть, с радостью встречу ее: смертушка, возьми меня.

– Глупость, выброси из головы... Придет время - все там будем. Обойденный ею никто не останется. А сейчас, коли дана тебе жизнь, пользуйся ею сколько можешь. За работой да хлопотами все невзгоды забываются. Люди в любую минуту тебе помогут. Вон пришла же Марфа Филипповна. Будет нужно - и другие придут.

– Утешать ты, оказывается, мастак. Тебе бы бабкой...
– но, перехватив недобрый взгляд лесничего, Ковригин осекся.
– Не обижайся, я спроста. Дай-ка закурить...

И он присел к Буравлеву. Посидели, покурили.