Все поднимаются со своих мест. Виктор Анатольевич прощается с каждым и уславливается о новой встрече Впрочем, никто сейчас не может предсказать, когда она потребуется.

Да, дело приобретает новый, неожиданный оборот. И контуры его начинают обрисовываться все явственней.

Я отправляюсь к нашим соседям на пятый этаж.

...Первым из нас троих выполнил свое задание Петя Шухмин. Через час он уже вернулся в управление вместе с Музой. На этот раз, надо сказать, Шоколадка выглядела далеко не такой привлекательной. Лицо ее заметно осунулось и побледнело, и потому ярко подведенные, как и прежде, губы, и зеленью оттененные веки не только не добавили ей сейчас привлекательности, но скорее делали и вовсе какой-то безвкусной дурнушкой. Это просто удивительно, как самочувствие и настроение женщины отражается на ее внешности.

Ну, а Муза, видимо, чувствовала себя плохо, очень плохо, и настроение у нее было отвратительное. Одни женщины при этом становятся резкими, грубыми или язвительными, другие плаксивыми. Муза, видимо, принадлежала к последним. Когда она вошла в кабинет Кузьмича, в глазах ее уже стояли слезы, а руки нервно теребили мокрый платочек, хотя вынула она его, как видно, только что и при этом забыла закрыть сумочку. Внизу, в гардеробе, Муза оставила свою роскошную дубленку и сейчас была в изящном сине-черном костюме со странным шлифованным камушком вместо брошки и красивой золотой цепочкой на открытой тонкой шее. Все было бы очаровательно, если бы не горькие складки в уголках рта и заплаканные, покрасневшие глаза на бледном лице.

Кузьмич, конечно, сразу все это отметил про себя и невольно вздохнул.

– Здравствуйте, Муза Владимировна, - сказал он, выходя из-за стола и придвигая ей стул.
– Присаживайтесь, пожалуйста. Ничего не поделаешь, пришлось вас еще раз побеспокоить.

– Пустяки, - грустно махнула рукой Муза, опускаясь на предложенный ей стул.
– Другие беспокоят меня гораздо больше.

– Вы имеете в виду Совко?

– Он уже, наверное, долго никого теперь не побеспокоит, правда?

– Да. Надеюсь, - кивнул головой Кузьмич и испытующе посмотрел через стол на Музу.
– Но вы как будто жалеете, что он вас больше не побеспокоит?

– Представьте, жалею, - с неожиданным вызовом ответила Муза.
– Что ж теперь делать? Это мой мужчина. Мне другого не надо. Из-за него я от мужа ушла, он мне противен стал.

Кузьмич неуверенно пожал плечами.

– Конечно раз так, то ничего не поделаешь. Сочувствую вам.

А Муза промокнула платочком выступившие слезы и, вздохнув, сказала С обидой и раздражением:

– Ах, что мне ваше сочувствие, когда разбита жизнь.

– Ну, ну, - улыбнулся Кузьмич.
– Сейчас вы мне, наверное, не поверите, но уверяю вас, все пройдет. Забудете вы этого бандита, забудете. Вот он бы вам жизнь разбил, это уже точно.

– Да, конечно. Я все понимаю, - тихо ответила Муза, опустив голову.

– Ладно, - ответно вздохнул Кузьмич.
– Оставим это. А вот кто же вас беспокоит больше, чем мы? Вы, кажется, так сказали?

– Я уже не помню, как я сказала, - стараясь снова не расплакаться, ответила Муза.
– Я такая рассеянная стала. Ну, все забываю. И на работе тоже. Просто ужас какой-то.

– Тогда я буду поточнее, - мягко сказал Кузьмич.
– К вам никто не приходил из знакомых Совко, не спрашивал о нем?

– Ой, приходил!
– взволнованно воскликнула Муза и прижала ладони к щекам.
– Я безумно перепугалась. Потом даже плакала.

– Кто же это был?

– Я его вообще не знаю.

– Ну, вы сперва мне его опишите, какой он из себя?

– Какой? Ну, такой низенький, полный, пожилой уже. Усы седые. Под глазами мешки. Я его раньше видела. Он раза два с Николаем приходил к нам в ресторан. Они вместе обедали. Я вам уже говорила.

– Как же его зовут?

– Николай нас тогда не знакомил. А сейчас, когда пришел, сказал, что зовут его Павел Алексеевич. Только...

Муза замялась.

– Что "только"?
– настораживаясь, спросил Кузьмич.

– Наврал он, как его зовут, - слабо усмехнулась Муза.
– Я мужчин уж знаю, как они знакомятся. И сразу чувствую, когда врут.

Кузьмич улыбнулся, про себя согласившись с ней, но на всякий случай спросил:

– А от Совко вы такого имени никогда не слышали?

– Нет, - покачала головой Муза.
– Никогда.

– А вот другое имя - Лев Игнатьевич, тоже не слышали?

– Лев Игнатьевич?.. Кажется, слышала...
– Муза задумалась.
– Они с Лешей об этом человеке говорили...

– Что именно, не помните?

– Нет, не помню... Я уже ничего не помню, - снова чуть не заплакав, сказала Муза и досадливо махнула рукой.
– Пустая голова совершенно стала... Ну, кажется... Николай не хотел что-то отдать этому Льву... Льву... как его?

– Игнатьевичу.

– Да, да, Льву Игнатьевичу. А Леша сказал, что тот может позвонить кому-то и... ну вроде бы пожаловаться...

– И что Николай?

– Он, по-моему... знаете, мне кажется, он никого на свете не боялся. А тут... Ну, в общем, сразу как-то уступил, согласился. Я еще удивилась, помню.