– Какой же тут нюанс?
– спрашиваю я.

– Нюанс заключается в высокой подписи, - снова необычайно лукаво улыбается чем-то довольный Эдик.
– Видел это письмо своими глазами. Подпись, представь себе, - Ермаков.

– Ермаков?
– удивленно и недоверчиво переспрашиваю я.

– Именно так.

– Это что же, однофамилец, выходит?

– Никак нет, - торжествует Эдик.
– Уточнил. Зовут - Дмитрий Станиславович. И выходит - братец замечательного директора магазина "Готовое платье", так?

– Выходит, что так, - соглашаюсь я, все еще не в силах прийти в себя от этого неожиданного открытия.

– Вот и начало цепочки, понял?
– назидательно говорит Эдик.
– Ее московские звенья. Остальное там, - он неопределенно машет рукой.
– Главное, если хочешь знать, там.

Я, конечно, понимаю, что он имеет в виду.

– Но в Москве еще Лев Игнатьевич, - напоминаю я.
– Какова тут его роль, интересно бы знать. Ты как думаешь?

– Пока не ясно, - качает головой Эдик.

– А какую роль, по-твоему, играл Гвимар Иванович?

– Тоже пока не понятно.

– Могу я использовать твои данные в беседе с Купрейчиком, осторожно, конечно?
– спрашиваю я.
– У нас сегодня встреча.

– Понимаешь, - задумчиво говорит Эдик, - честно говоря, другому бы я не разрешил. Но тебе доверяю Только учти: главное - это не взбаламутить всю цепочку. Если в Южноморск сейчас поступит сигнал, это будет... Ну, ты сам понимаешь, что это будет А сигнал может поступить, если ты вдруг испугаешь Купрейчика. Он его и подаст.

– Или Лев Игнатьевич.

– Да, или он, если Купрейчик ему передаст, - соглашается Эдик и спрашивает: - Это тебе Шпринц сказал, что Купрейчик терпеть не может Льва Игнатьевича?

– Он.

– И что с Гвимаром Ивановичем он дружил?

– Это мне Купрейчик говорил.

– О! Тут у тебя кое-какая зацепочка есть, ты не находишь?

Эдик вопросительно смотрит на меня своими красивыми агатовыми глазами.

– Да, ты прав, - соглашаюсь я.
– Кое-что тут есть. Но главное в другом, я думаю. Чтобы Купрейчик ничего не передал Льву Игнатьевичу и не дал сигнал тревоги в Южноморск, его надо в этом заинтересовать, это должно быть ему невыгодно.

– Молодец?
– восхищенно восклицает Эдик.
– Умница!

Как всегда, его эмоции на порядок выше, чем следует. Подумаешь, какое великое открытие я сделал. Главное, придумать, как именно его заинтересовать, чем. И вот тут-то я пока ничего придумать не могу. А пока не придумаю, нельзя будет и использовать ценнейшие данные Эдика. Вот ведь какая петрушка!

– Что ты намерен делать дальше?
– спрашиваю я.

– Дальше я, видимо, отправлюсь в путешествие, - смеется Эдик - По твоим следам. Дашь рекомендательные письма?

– Если заслужишь.

– Как? Значит, я, по-твоему, их еще не заслужил?
– Эдик свирепо вращает глазами - Жалкий человек, что ты понимаешь! Да один Дмитрий Станиславович Ермаков чего стоит?

– Это все ты для себя стараешься, - шутливо возражаю я.

– Для себя?
– с грустным укором переспрашивает Эдик.
– А кто просил только что разрешение использовать мою добычу?

– Поймал, - сдаюсь я.
– Получишь письма.

– То-то, - удовлетворенно кивает Эдик и уже который раз смотрит на часы.
– Ты не думай, пожалуйста, что я тут заболтался с тобой. Просто пять минут лишних осталось. А теперь я пойду. Через три минуты ко мне кое-кто заглянуть должен. Привет!

Эдик стремительно поднимается, хватает свою папку и спешит к двери.

Когда он уходит, я тоже смотрю на часы Пора собираться и мне. Состязаться в пунктуальности с Эдиком я, конечно, не могу, но все же опаздывать тоже не собираюсь.

День уже заметно прибавился, и на улице еще совсем светло. Это не только заметно, но и приятно, поднимает настроение, даже, я бы сказал, добавляет оптимизма. Сам не знаю почему. Кажется, недавно я выходил на улицу тоже, как сейчас, часов в пять, и было уже темно, над головой зажигались фонари. А сейчас вот совсем еще светло, можно даже читать. Идет весна, и это очень приятно ощущать. Хотя еще и холодно, и снег лежит во дворах и скверах. Но все-таки шагается мне сейчас легко, бодро, и воздух словно напоен близкой весной. Конечно, все субъективно, я понимаю. Мама, например, уверяет, что дышать вообще нечем, а в это время года - особенно. Она-то утверждает это прежде всего как врач, а вот моя бедная теща действительно в это время года прямо погибает, бедняга.

Размышляя на все эти веселые и грустные темы, я добираюсь до остановки троллейбуса. Городской час "пик" уже, к сожалению, наступил, и потому мне лишь с большим трудом удается втиснуться в троллейбус, выстояв немалую очередь. Сильно помятый, я наконец выхожу на нужной мне остановке.

И вот я уже иду по знакомому мне двору, который, однако, неуловимо изменился с тех пор, как я здесь был в последний раз. Ну, конечно. Стало заметно меньше снега, кое-где проступила черная полоска асфальта, очистились от снега скамейки в палисадничке, и потемнела, осела ледяная горка.