Впервые в честь своего чемпиона американцы поднялись с мест и, замерев, слушали Гимн Советского Союза...

КАЛИННИКОВ

Прошло два месяца, как я послал в отдел рационализации и изобретений Минздрава СССР заявку на свой аппарат с намерением получить на него авторское свидетельство. Пока не было ни ответа, ни привета.

Я по-прежнему работал ординатором областной больницы, но теперь уже в травматологическом отделении. Свой аппарат мне, естественно, применять не разрешали, зато выделили нескольких собак и ключи от вивария. После службы я до полуночи ставил там свои эксперименты.

Первые же результаты подтвердили правоту моей идеи - обыкновенные переломы срастались в аппарате в два с половиной раза быстрее, чем в гипсовой повязке. Вскоре я поставил своеобразный рекорд - удлинил одной собаке ногу на три сантиметра!

С каждым днем у меня возникали новые вариации применения аппарата. Для проверки замыслов недоставало собак, приходилось отлавливать бродячих псов на улицах.

Однажды я попросил заведующего областной больницей Сытина взглянуть на мои результаты. Он неохотно явился, пожал плечами и сказал, что я занимаюсь игрушками.

Из Москвы наконец пришла телеграмма. Заместитель министра здравоохранения РСФСР Фуреев вызывал меня с аппаратом, чтобы апробировать его в московских клиниках. Я мигом собрался, взял недельный отпуск и прилетел в Москву.

Остановился я у каких-то дальних родственников по материнской линии. Другого пристанища не было.

Родственники встретили меня настороженно. Они смутно помнили мою мать, а обо мне вообще не имели понятия. Кто я, откуда, куда и зачем приехал - все это я объяснял, стоя на пороге с огромным мешком за плечами. Наконец меня впустили.

Я попросил разрешения оставить свой мешок в прихожей и тут же понесся в министерство.

Меня направили к начальнику отдела рационализации и изобретений Четвергину, солидному мужчине с открытым взглядом. Он радушно встретил меня и заявил, что по поводу моего аппарата уже заседали, идея интересна, но ее еще нужно апробировать (это будет на днях), а пока со мной хотел бы познакомиться один из экспертов отдела, Гридин Иван Анатольевич.

Все складывалось как нельзя лучше. Я ожидал настороженности, препятствий и вдруг такая гладь!

Мне сказали, что Гридин будет в министерстве через два часа. Я отправился побродить по Москве. Я не представлял, что она такая огромная. Все куда-то торопились, лица людей выражали такую деловитость, что я поневоле почувствовал себя бездельником. В этом городе я был чужим со своей неуклюжей провинциальностью. Например, входя в столовую, я робел и подолгу вытирал у порога ноги.

Впервые в жизни я обратил внимание на свою одежду. Стоял теплый солнечный май, а на мне были черные широкие брюки, которые стояли колом, желтые сандалии и коричневый пиджак, короткий, приталенный, с зауженными плечами. На голове соломенная шляпа. В столице так никто не одевался.

Вернувшись в министерство, я увидел, как через весь вестибюль ко мне идет незнакомый мужчина с распростертыми объятиями. Он расцеловал меня в обе щеки.

– Гридин. А вы, конечно, Калинников? Четвергин вас очень точно описал.

Эксперт краем глаза покосился на мои желтые сандалии и брюки. Сам он был в светло-сером костюме, в белоснежной рубашке с галстуком, из-под брюк выглядывали носки черных начищенных туфель. Я тотчас как бы сфотографировал его глазами и решил, что в следующий приезд оденусь примерно так же.

– Мы куда?
– спросил я Гридина.

– Ко мне!
– улыбнулся он.
– Надеюсь, вы не откажетесь побывать на моем дне рождения?

Он взял меня за плечо (я сразу почувствовал его сильную руку) и решительно повел на улицу.

Гридин распахнул дверцу собственной "Победы", жестом пригласил на переднее сиденье. Сам он уселся за руль и лихо взял с места.

Квартира у него оказалась богатой: полированная мебель, зеркала, хрусталь, картины. Особенно мне понравилась передняя с ветвистыми оленьими рогами. Я водрузил на один из рогов свою соломенную шляпу.

Жены, детей, родственников у Гридина не было. За столом сидели трое мужчин. Выпивая, они почему-то ни разу не произнесли тоста за именинника.

Гридин взял меня под руку и увел в другую комнату. Там мы сели на мягкий диван. Он поймал по приемнику джазовую музыку и принялся расхваливать идею моего аппарата. Я слушал его, стараясь не пропустить ни одного слова. И вдруг он выговорил:

– ...Но, понимаете, к огромному сожалению, в том виде, в котором вы представили свой аппарат, он не может быть утвержден.