– Бывает и хуже.

– Не хотела бы, чтобы моя жизнь пришла к такому финалу: просыпаться по утрам лишь затем, чтобы ждать, когда, наконец, наступит вечер. И коротать дни за беседой с кошкой.
– Элисон протянула руку, коснувшись плеча Майкла, и сняла с полки камею.
– Он думал, Это Герберт Гувер. И я не смогла разубедить его, Она погладила рукой резную поверхность.
– И знаешь, я даже рада, что мне это не удалось.

Майкл тихонько взял ее за подбородок и поцеловал в переносицу.

– Почему бы нам не поговорить о нем как-нибудь в другой раз, - предложил он и принялся расстегивать рубашку.

Элисон улыбнулась и пошла вслед за ним в спальню.

В комнате было темно. Майкл стоял перед большим зеркалом, висевшим позади кровати. Смутное отражение было почти неподвижным. Лишь редкое мерцание уличных огней и грациозные движения тела Элисон нарушали покой неясных очертаний и глубоких теней. Элисон повесила блузку в шкаф справа от кровати. Никогда еще ее тело не казалось ему столь желанным и чувственным, как сейчас, в полутьме зеркала.

Он снял рубашку, сложил ее и повесил на спинку стула. Подошел к окну и начал опускать штору.

– Не надо, - тихо проговорила Элисон, - здесь некому подглядывать.

Майкл выглянул наружу, кивнул и отпустил веревку.

Элисон сбросила с кровати покрывало и легла.

– Ты счастлива?
– спросил он.

– Очень.

Майкл снял последнее, что на нем оставалось - коричневые носки, - и осторожно пробрался к кровати. Обвив рукой ее плечи, он прижал ее к себе и нежно целовал ей уши и гладил грудь. Внезапно он остановился. Зажег ночник и нащупал висящее у нее на шее распятие.

– Что это?
– спросил он, тяжело дыша.

– Распятие.

– Вижу. Откуда оно у тебя? Элисон перевела дыхание.

– Из комнаты моего отца.

– Не знал, что ты католичка.

– Разве?

Он покачал головой.

– И давно?

– Всю жизнь.
– Элисон помолчала, щурясь на свет ночника, затем протянула руку и выключила его.
– Тебе обязательно разговаривать со мной при свете?

– Элисон, ты никогда... Она не дала ему договорить:

– Последние несколько лет я почти отошла от всего этого. Совсем отошла.

– Это очевидно.

– Но в детстве я верила.

– А почему перестала?

– Майкл, прекрати. Поговорим на эту тему потом.

Он решительно замотал головой, снова включил свет и повторил свой вопрос.

– Давай так: я просто утратила веру, - сказала она, прекрасно Понимая, что такой ответ не устроит его. Она глубоко вздохнула.

– Это как-то связано с тем, что ты ушла из дома?

– Нет.
– Элисон пыталась держать себя в руках, но раздражение прорывалось наружу.

– Не идет тебе это, - произнес Майкл, помолчав. Она прижала распятие к губам.

– По-моему, оно очень красивое.

– Оно-то красивое. Католичество тебе не идет.

– Почему бы не предоставить мне самой судить об этом?

– Я лишь высказываю свое мнение.

– Ты просто не можешь допустить существование чего бы то ни было, что чуждо тебе!

– Ты сама не веришь в то, что говоришь!

– Да это ясно как день!

– Я с пониманием отношусь к любой религии. Но если память мне не изменяет, ты была убежденной атеисткой.

– Люди меняются.

– Судя по всему, да. Она отвернулась.

– Я протестую против допроса в подобной обстановке. Ты находишься у меня в постели, а не в зале суда.

– Я не допрашиваю тебя.

– Ты занимался этим весь вечер. Не успел в дверь войти.

Майкл сел и уткнулся головой в колени.

– Все. Хватит, - произнес он, с трудом сдерживая ярость.
– Я не желаю тратить время на дурацкие споры.

– Начал ты. Я рта не раскрывала. Все, что я сделала - это надела свое старое распятие - подарок отца. И что с того?

Он кивнул головой.

– Прости.
– Он снова прикоснулся к цепочке.
– Хочешь носить эту штуку хорошо. Хочешь ходить в церковь по воскресеньям - хорошо. Я просто немного удивился.

"Удивился", - подумала Элисон, лишь сейчас осознав, что и сама была удивлена не меньше в тот день, когда вернула себе распятие.

Они молча смотрели друг на друга. Слова были ни к чему. Затем Элисон зажала в руке распятие и поудобнее устроилась на подушке, не глядя на него.

– Выключи, пожалуйста, свет, - попросила она.