И разве она не хотела увидеть свою землю, выяснить, что стало с родными? Но как можно было соединить землю, на которой выросла, и землю, на которой жил ее Жак?

Она представляла, что ее соседки думают в это время о том же, им приходят те же мясли, и это бесило Вику.

В основном они были такими же потерянными детьми, которые ждали, когда за ними придут! Но Вике претили девичьи разговоры об их избранниках, она лежала на топчане и проверяла по своей памяти: не было ли в поведении Жака чего-то, что теперь могло дать основания сомневаться в его любви...

Когда ее вызвали с вещами к начальнику, перед глазами Вики проплыли картины детства, годы заточения в лагере, все встречи с Жаком на площадке, как перед глазами умирающего человека проплывает вся его жизнь. Как много и как мало еще было в этой жизни! Ей почудилось, что ее отправляют из Бельгии.

– Проходите, проходите, - Барбара втянула за руку в прихожую девушку, очень красивую, словно вырезаную из цельного куска бука, смуглую, улыбчивую и очень взволнованную девушку, - Вы подруга Жака?

Девушка старалась не заплакать, но видя, что даже сурового вида человек в длинном бордовом халате, часто моргает, совсем размякла. Женщина прислонилась щекой к плечу сына и поцеловала его. Потом она протянула руку к Вике и притянула ее за плечи. Так они и стояли несколько минут.

Только под утро вернувшись, Элизабет обнаружила в своей постели незнакомую принцессу, фаянсовое личико которой бледнело на ее подушке в ее постели. Элизабет улыбнулась и пошла в столовую, там тоже стоял диван.

Добрая Катарина, которой совсем, как оказалось, не шла худоба, работала по-прежнему консъержкой и осведомительницей.

Полицейский пришел на второй день пребывания Вики в доме Смейтсов. Он потребовал, чтобы Якоб и его гостья явились в полицию в течение дня, то есть немедленно и оформили документы. Что касалось Якоба - его документы были легко восстановимы, так как немцам некуда было вести свои архивы, и досье Якоба Смейтса поджидало его возвращения из добровольного трудового лагеря, а девушку из СССР ждала гостевая виза на три месяца. Так объяснил полицейский.

... Поезд шел так плавно, словно его толкал сзади кто-то быстроногий и ловкий. Виктория вставала рано - без пятнадцати пять - давнишняя привычка...

Она умылась и долго стояла в тихом пустом коридоре, где горела только одна лампочка возле купе проводницы.

Она снова разразилась воспоминаниями о том, сложном, но таком счастливом времени, когда они с Жаком, изнывая от любви и влечения друг другу, жили под одной крышей, но не были мужем и женой.

Элиз быстро взяла в оборот эту дикую русскую, черезчур уж скованную, шарахающуюся от фламандской речи и вообще от любого шороха. Вика большей частью проводила время в комнате Элиз, которую временно отдали гостье, но днем, когда в доме оставалась одна Барбара, она выходила и принималась потихоньку, вкрадчиво, а потом, видя, что ее не останавливают, все азартнее и азартнее убираться и готовить. Она сварила им украинский борщ. Варево имело успех!

Барбара и сама не могла понять, почему не ревнует сына к этой девушке. Правда, Жак и Виктория не проявляли чувств на людях, но оставаться наедине им доводилось только на прогулках.

Вскоре Виктория вошла в хозяйственный раж и проводила на кухне все свободное время. По вечерам после ужина - солянки или пельменей - Вика шла с Элизабет в их общую комнату и пыталась разговаривать по-фламандски. Только с веселой шустрой сестричкой Жака она не стеснялась произносить в нос звуки, неудобно загибать язык и производить на свет нечто, обозначавшее явления или предметы мира, которые так хотелось называть просто "кровать" или "небо".

В полиции ей сказали, что учитывая обстоятельства, могут временно зарегистрировать ее в Антверпене и даже ускорить оформление в советском консульстве ее документов, хоть какого-то удостоверения личности - в идеале заграничного паспорта. В углу одной из комнат этого одноэтажного отдельностоящего полицейского участка, помимо паспортистки, комиссара муниципалитета и переводчика сидел еще тот же человек, который допрашивал ее в школе, только уже в шляпе и демонстративно читал газету, перекинув ногу в широкой штанине на ногу. Вика заметила, что он внимательно слушает, что она рассказывает о немецком лагере, о своей прежней жизни, и посматривает на нее.

Она говорила по-русски, мужчина, сидевший между ней и столом, переводил, наклоняясь то к Вике, то к комиссару.

Неожиданно, на том месте, когда Вика рассказывала уже об освобождении, тот человек, что сидел в углу, сложил, смял почти, газету и встал. Он сбоку подошел к столу и уперся в него кулаками.

– А ты лжешь, фрау Виктория Сорина. Ты ведь и не собиралась возвращаться домой в Союз ССР? В ту страну, которая тебя вырастила, выкормила, дала образование!

Виктория недоуменно пожала плечами. Она давно не слышала столь правильной - как у диктора - русской речи.