Алеша отошел на несколько шагов, и забыв, как сильно разносятся голоса в мертвом воздухе закричал:

— Чунг!

Крик его подхватили бессчетные тысячи углов, каждый из которых коверкал Алешин голос как-то по своему… Голос, отражаясь от всех этих стен и углов, обратился вдруг в какой-то чудовищный рев-хохот, настолько бездушный и холодный, что Алешу передернуло.

И казалось, что это голоса черных камней смеялись над ним:

— Не выйдешь… не выйдешь, на век останешься здесь с нами… На век… Замерзнешь… Замерзнешь, станешь такими же как и мы!

Алеша заткнул уши, но даже так он слышал это бесконечно повторяющееся, то утихающее, то замолкающее, нервно дрожащее:

— На век с нами… Замерзнешь… Станешь таким же…

Алеша не помня себя от ужаса заорал:

— Чунг! Чунг! Где же ты?! Чунг!

Черные скалы взвыли победно и принялись орать на все лады:

— Ты останешься…. Нет пути…. Замерзнешь… Почернеешь как и мы… будешь стоять с нами вечно…

— Замолчите!!! — завопил Алеша.

— Замерзнешь… замерзнешь… замерзнешь… — заскрежетали безжалостные голоса.

Но тут раздался шорох, который однако прорезал все эти отголоски и знакомый голос Чунга произнес:

— Что здесь, что за крики…

Этот встревоженный голос возымел совершенно неожиданное действие: он враз, мигом, рассеял все эти жуткие голоса. Сразу же все эти голоса показались Алёше вовсе не страшными, а собственный страх и крики чем-то смешным — он уж и забыл, что совсем недавно был в состоянии близком к помешательству.

Он хотел было предложить Чунгу продолжить путь — ведь за синем щупальцем, как они видели с тридцатиметровой высоты уступа, каменный лабиринт прекращался и опадал в какую-то тьму.

Но только он открыл рот как совершенно неожиданно его схватила рука и вытащила в еловый лес.

— Что?! — Алеша уставился на склонившееся над ним личико Ольги.

— Волки, — шепнула она — голос ее дрожал.

Слышалось негромкое, но грозное рычанье Жара где-то совсем рядом…

Было темно — пламя затухло и лишь тлели красные угольки и еще угольки тлели… меж деревьев… эти были беловатые — Алеша только взглянул на них и вжался в ствол ели, вжался так, что заболела спина.

Волки молчали и молчание это пугало еще больше нежели вой… Все эти белые огоньки, затушить которые в силах была только смерть, смотрели на перепуганных до смерти ребят и на стоящего рядом с ними большого огненного пса…

Вот раздалось едва слышимое голодное урчание и, кажется, одна из пар этих глаз-искорок, самая яркая из всех, придвинулась чуть ближе.

Алеша, вскочив, бросил оставшиеся ветви на красные угли, ветви зашипели, задымились, однако ж не загорелись.

Две жгучие белые искорки придвинулись совсем близко… Они могли видеть лишь его, пылающие светом полночной луны глаза, зато он — здоровый, матерый волчище, вожак видел их превосходно

Вожак остановил взгляд своих пылающих глаз на Жаре; их взгляды встретились и словно две стихии, словно огонь и вода сцепились меж собой.

Вся эта безмолвная сцена продолжалась всего лишь несколько мгновений, а затем вожак сделал еще несколько небольших шагов, приближаясь к ребятам. Раздалось глухое урчание…

Несмотря на холод, на Алешином лбу выступила испарина — он ясно представил, как этот волчище набросится сейчас на него, на Олю…

За спиной вожака начали сужать полукруг возле ели волки. Алеша вспомнил о лежащем в кармане кинжале и сунув туда руку, нащупал острое лезвие…

Вожак заревел кровожадно и прыгнул — наперерез ему бросился Жар, но им так и не суждено было померяться силами — пламя охватило наконец долго тлевшие еловые ветви. Оно неожиданно взвилось вверх, затрещало и завизжало, как некий огромный зверь, но рев пламени перекрыл рев боли, который вырвался из глотки вожака — пламя охватило его, вспыхнула шерсть.

Волчище совсем обезумел — уж если он чего боялся, так. Он перевернулся в воздухе, и врезался в еловый ствол (Алёша едва успел увернуться) — да с такой силой что ель закачалась и откуда-то сверху полетели большие и малые снежные комья, разом ничего не стало видно — лишь шипящие, пригибающиеся языки пламени прорывались сквозь темное облако.

Волки ещё выли, но всё тише и тише. Наконец — тишина, только всё ещё опадающий снег шуршал. В этом мраке Алёшиной, сжатой в кулак руки, коснулась тёплая, мягкая Олина ладошка — вот и голос её светом солнечным одарил:

— Алёшенька, они ушли ведь, правда?

— Ушли, — молвил Алеша и тут раздался волчий вой — и совсем близко — никуда они и не думали уходить.

Вот и опали к земле, последние снежинки, и оказалось, что костёр совершенно заметён, а волчья стая вновь окружила ель. Сколько же их было! По меньшей мере — две сотни мерцающих белёсым, безумным пламенем глазищ, да постоянный скрежет клыков.