Пип продолжает стоять. Беранкова поднимает глаза от классного журнала.

— Садись. На сей раз я тебя прощаю, потому что, в общем, ты хороший мальчик и провинился впервые. Надеюсь, это в первый и последний раз.

«Хуже быть не могло», — в мгновение ока проносится в голове у Пипа. Беранкова ошибается. Это не в первый раз. Пип всегда дает списывать. Только сегодня это вышло помимо его воли. Но тут уж ничего не поделаешь.

— Так что мы сделаем? — спрашивает Либа, чтобы прекратить разговоры. — Открыто будем голосовать или тайно?

— Тайно, — отзывается Илона.

— Это почему? — раздраженно спрашивает Либа.

— Да потому, — объясняет ей Пепик.

Остальным безразлично. Все знают, что, если в классе что-либо случится, больше других разглагольствует Либа. По привычке. А когда действительно необходимо что-то сделать, это делает Мартин. Тоже по привычке. А старостой будет Либа, потому что так предназначено судьбой и решено классной Пеховой.

Либа разрезает бумагу на изящные кусочки.

— Да нарви ты их, — советует Пепик, — а то мы до утра про сидим, а мне еще нужно историю выучить.

Однако Либа на дает сбить себя с толку. Не торопясь, аккуратно разрезает она бумагу.

Марьяну это выводит из себя. Она за Либу голосовать не собирается. Пусть вместо тридцати голосов окажется двадцать девять. Разве только Либа проголосует за себя сама… Пожалуй, так оно и будет.

Либа собрала листочки и теперь подсчитывает голоса. Зачем? Увы, сосчитать, оказывается, вовсе не так просто, и результат подсчета неутешителен.

Либа считает и перекладывает листочки, как будто разучилась считать до тридцати. Илона идет к ней.

— Давай помогу.

Проглядев три неодинаковые кучки, она объявляет:

— Мартин — девятнадцать, Либа — восемь, я — три. Все ясно. Мартин избран старостой, и мы все можем поиграть во что-нибудь другое. Бери руководство в свои руки, — обращается она к Мартину. — А я сразу же спрошу: ты уже вставил стекла в окна?

Мартин кивает:

— Застеклю в пятницу.

Потом он вынимает историю, так же как и Пепик.

— Погоди, — вступает в разговор Либа. — Мартин, ты не мог бы на минуту выйти из класса? Мы тут должны посоветоваться. Мартин удивленно глядит на нее.

— Это ты серьезно? — спрашивает он, потом поднимается и выходит.

— Ты просто спятила, — замечает Илона.

Остальные согласны с ней. Бара садится на столик, обхватив ноги в безупречных вельветовых брючках.

— Скучно, — жалуется она и оглядывается на остальных, словно ожидая, что теперь кто-то попытается развлечь ее как-нибудь получше.

К ней подходит Петр.

— Смотрите… — начинает Либа.

— А ты сперва позови Мартина обратно, — советует ей Илона.

— Нет, не позову. Классная мне сказала, что у нас, наверное, хватит ума не выбирать его.

— Это почему? — решительно спрашивает Илона. — Кто сей час голосует? И вообще старосту выбираем мы или она? Если она, то нечего нас мучить этими выборами. Пехова тоже могла бы нам объяснить, что мы хотим выбрать тебя, — и дело с концом.

— Ну при чем тут я?

— Как при чем? Кто же тогда еще при чем?

— Пехова ничего не имеет против Мартина.

— А против кого же? Против его бабушки?

Либа мнется.

— Я угадала, верно? Его бабушка ограбила банк.

— Брось, Илона, не глупи. Его отец…

— А что его отец?

— Я точно не знаю. Но Пехова на него страшно сердита из-за культкомиссии. Мама рассказывала, что на последнем родительском… там они всегда много спорят. В молочной тоже говорили, что у них и дома вечно ссорятся…

Марьянка вдруг вскакивает, так что Бара чуть не сваливается со стола. С трудом удерживая равновесие, она переворачивает ногой стул. Петр заливается веселым смехом, а Марьянка несется к кафедре. «Мать сыра земля дрожмя дрожит», — наверное, не преминул бы заметить Мартин, но Мартин — за дверью.

— Кто это тебя укусил? — насмешливо спрашивает Либа.

— Зато вас уже ничего не кусает. Вы — толстокожие. Только малость сплетницы, ты не находишь?

Щеки Либы покрываются ярким румянцем.

— Что ты хочешь сказать? — спрашивает она и тут же угрожает: — Это я передам Пеховой.

Но Марьянка робкая, пока ее не довели. А когда разозлится, способна противостоять целому стаду разъяренных слонов. Пип и Данка, во всяком случае, в этом убедились. Либа до сих пор не замечала в ней этой черты и теперь совершенно поражена. Марьянке, как видно, все нипочем.