–  Я артикулов не знаю, - улыбнулся Кирилл.
– Отец инженером был, а у него трое братьев, и все военные. По маминой-то родне одни рыбаки, а отцовские все такие строгие. А так уж праздновали, когда война началась. Так радовались. Ну, тогда все отчего-то ликовали. Оркестры в каждом сквере. Марши. Радовались, радовались, а с войны все трое не вернулись. За Дунаем похоронены. Вот так. С тех пор у меня к военным какое-то особое почтение, что ли. Видишь, я даже покраснел. Как в гимназии. Знаешь, когда мы с Илюхой сюда попали, я еще с полгода думал о том, что у меня осенью - переэкзаменовка по алгебре. Уже чуть не всю Америку проехал, от Нью-Йорка до Техаса, а все из головы не шло: «а-квадрат плюс бэ-квадрат». И как вспомню, так краснеть начинаю, уши горят~

Орлов подумал, что за все время их недолгого, впрочем, знакомства Кирилл еще не произносил столь длинной речи.

Остерман вернул ему нож:

–  А у меня был обсидиановый кинжал. Армяне подарили. Острый, острее бритвы. Жалко, потерялся. Да нет, вру, не жалко. Оружие не должно быть дорогим.

–  Согласен, - кивнул Орлов.
– Но обсидиановый нож - это не просто оружие. Наверно, он был еще и с украшениями, да? Что-нибудь вроде рубиновых вставочек или перламутра. Такое оружие не для боя. Оно как орден.

–  Мне орден не нужен. Мне нужна вещь, которая меня защитит. Да хоть напильник под руку попадется - и вот, я живой, а мои враги - не очень.

–  Что-то мы расчирикались, как воробьи на солнышке, - сказал Кирилл недовольно.
– Паша, я только хотел спросить насчет войны. Можно?

–  Изволь.

–  Ты тоже радовался, когда шел на войну?

Орлов задумчиво почесал переносицу, как делал всегда, столкнувшись с неразрешимой проблемой. Он не помнил, как уходил на войну. Во-первых, она для него началась задолго до царского манифеста: Орлов тогда служил в разведке Генштаба и посещал вражеские тылы, составляя карты для будущих операций. Во-вторых, с той войной было связано слишком много горьких и тяжелых мыслей, но все они появились уже после того, как был заключен мир. А тогда, в самом начале кампании~

–  Наверно, любой человек бывает рад, когда после долгого безделья появляется работа, - сказал он, наконец.
– Тогда в армии все радовались. Солдаты уходили из казармы в поле, это само по себе радостное событие. Вместо муштры - вольная жизнь, да еще с приключениями. Офицеры радовались предстоящим повышениям и наградам.

–  То есть как?
– спросил Остерман.
– Как можно радоваться, что кого-то из твоих товарищей убьют и ты займешь его место?

–  А вот так. И потом, когда уже начались стычки, и кровь, и болезни, все равно это было лучше, чем стоять в каком-нибудь захолустье, пить дрянную водку и резаться в карты. Впрочем, я сейчас не о себе. У меня все было немного не так, как у всех.

–  А как?
– спросил Кирилл.

Остерман поднял вверх палец и произнес многозначительно:

–  Я сразу сказал, что ты - наш человек. У тебя непременно должно быть все не как у всех. Потому что все остались там, а ты - здесь. И мы - здесь. Это что-нибудь да значит. Таких людей, как мы, я видел очень редко. Нет, не подумай, я не хвастаюсь. Особая порода - не повод для гордости. Наоборот, повод для стыда, если ты, такой особенный, а живешь, как все, и ничего особенного не сделал.

–  Да оставь ты свою философию!
– Кирилл шутливо повалил Илью на землю и придавил, зажав рот.
– Дай человеку ответить!

–  У меня была не такая война, как у всех, - продолжил Орлов, когда они угомонились.
– Я не брал перевалы, не замерзал под Шипкой. Состоял при картографическом управлении.

–  В штабе, значит, сидел?
– спросил Илья.
– Вроде писаря?

–  Вроде писаря.

–  Оно и видно, - насмешливо сказал Кирилл.
– Значит, ты не радовался?

–  Ты задаешь трудные вопросы.

–  На легкие вопросы я и сам могу найти ответ. Война - непонятная вещь. Почему люди так рвутся к ней? Убивать - жалко, умирать - страшно. Столько страданий от войны, а люди снова и снова ее разжигают. И еще радуются ей.
– Кирилл внимательно глянул на Орлова.
– Ты уехал в Америку, потому что не хотел больше воевать?

–  Нет.

«Как раз наоборот», - чуть не сказал Орлов. Он мог бы ответить, что не навоевался. Турецкая кампания оказалась для него слишком короткой - несколько рейдов за Дунай, пара-другая диверсий под Карсом, бесконечные дежурства при штабе и, наконец, ранение. В то время как другим довелось испытать настоящие муки потерь, штурмов, маршей, осады и совершить настоящие подвиги~ Ему нестерпимо хотелось поговорить. Такого никогда не было, разве что на самых первых, еще юнкерских гулянках, когда от одного глотка шампанского просыпаются невиданные ораторские таланты~

–  Тогда - зачем?

–  Долгая история, - сдержанно ответил он и обернулся.
– Тихо! Беренс идет.

Лес кончался обрывом. Крайние деревья стояли, наклонившись над пустотой, и сухие корни свисали из щелей в скальной стене. Далеко внизу среди нагромождения камней тянулись кверху тонкие деревца.

–  Как быстро здесь все зарастает, - проговорил Беренс.
– Еще год, и карьер утонет под зеленью.

–  Это и есть карьер?
– Орлов долго вглядывался из-под ладони.
– Знаете, если б я командовал расстрельным взводом, то выбрал бы другое место. Как, по-вашему, тут можно выкопать могилу для полутора сотен человек?