Была какая-то зловещая черта в том, что теперь я буду смотреть действо с женщиной, которая придет на спектакль впервые, которая не владеет воспоминаниями. Кто-то издевается надо мной? Безличная сила ввергает в чреду дурных повторений, заставляя заново проживать жизнь.

В ночь начался бронхит. Отвратительная слабость опутала тело, лишая его способности бороться. Я ничего не ел — пропал аппетит. Мне не было дела ни до спектакля, ни до Маши, ни до Ани.

В субботу, поспав после работы, я проснулся не посвежевшим, а таким же разбитым, каким и лег. Знобило. Я набрал горячей воды, взял томик Бодлера и лег в ванну. Озноб исчез. Вода остывала. Я читал те же стихи, которые когда-то читал вместе с ней, те, которые читал в поезде по дороге в Перкино на ее День рождения, первый День рождения, который мы отметили вместе.

"Я люблю ее. Мне никто не нужен. И если я и буду с кем-то, то буду несчастлив, потому что без нее я сирота. То, что я люблю, делает осмысленным все и во мне, и вокруг. Не имеет значения ни измена, ни расставание. Мне невозможно жить, когда ее нет рядом. И все эти месяцы я сознавал это, пытаясь бесцельно опровергнуть то, что было известно с самого начала. И дело здесь не в волевых качествах, не во мне, ни в ней, а в том, что нам друг без друга нельзя, и это решено не нами, решено окончательно".

Я бросил Бодлера под ванну, стараясь взять себя в руки.

"Родя, Родя, в тебе говорит болезнь. Ведь не было же мыслей до бронхита. Это как в сказке Андерсена "Потерянный рай". Следует только побороть минутную слабость. Ослабевшее тело не может сопротивляться бреду".

Но я уже пал. Еще не совершилось никаких действий, но личность предала себя. Отныне она будет действовать, подчиняясь другому "я", у которого иные цели.

Следовало подольше посидеть в ванной, чтобы наваждение прошло.

Я поужинал, поставил Бодлера на полку, проклиная его за дьявольскую провокацию.

Я постарался думать о Настиной измене, но ее измена ничего не значила. Любовь делала ее неприкосновенной. Любовь очищала ее, смывая грехи.

Я почувствовал, что каждая минута, проведенная без нее, убивает.

Убеждал себя подождать до утра, но не мог.

Я подошел к телефону и закрыл межкомнатную дверь. Набирая номер, я перенесся на несколько лет назад, в квартиру Секундовых. Рок вел меня той же дорогой. Так же тайно, набирая тот же номер, опасаясь быть услышанным. Я будто совершаю что-то постыдное, хотя убежден, что еще никогда не совершал ничего более полезного, более ценного, более счастливого.

Мобильный недоступен. Ужасно тяжело звонить на домашний, но у меня больше нет выбора.

Алла говорит "Алло".

Я кладу трубку. Набираю снова. И снова Алла говорит "Алло". И снова я кладу трубку. Смешно. Точно это делала всегда Настя. Еще месяц назад она донимала моих родителей бессмысленными звонками. Она ждала, что я отвечу. Хотела услышать мой голос. Теперь мы поменялись ролями. Рокировка. Нелепая перестановка. Я ложусь спать.

В девять утра я повторяю звонок. Повторяю, убедив себя в том, что заговорю даже с матерью.

И снова Алла отвечает вкрадчивым голосом.

— Здравствуйте.

Она молчит. Она узнала. Ждет, что скажу.

— Родион вас беспокоит…

Голос прерывается.

— …Настю позовите, пожалуйста.

— Насти нет дома, — отвечает она строгим голосом, в коем слышатся нотки осуждения и отчужденности.

Мне приходит в голову, что Настя на самом деле дома, что она стоит рядом и слушает. Но это лишь догадка. Вполне возможно, что ее и на самом деле нет.

— Я звоню по очень важному делу. Передайте, пожалуйста, чтобы она обязательно перезвонила в течение ближайших двух часов.

— Хорошо, — несколько удивившись, шепчет Алла.

По голосу слышно, что она заинтригована.

Еще до звонка я продумал разговор. Главное — заинтересовать. Они должны думать, что произошло что-то экстраординарное, связанное с чем-то, о чем они еще не знают. Только в этом случае она перезвонит.

Неожиданно я понимаю, что Настя не может перезвонить. Она находится в такой ситуации, что перезвонить не может. Она связана. Только я могу позвонить еще раз. Я должен пострадать, заплатить двойную цену за те звонки, которые игнорировал.

Я на всякий случай пробую позвонить на мобильный. Без всякой, впрочем, надежды. Недоступен.

Когда я имею право позвонить домой, не нарушив рамок приличий? Приличий, которые давно нарушены?

Если она не ответит, я оденусь и поеду к Маше. Будем смотреть "Подари мне лунный свет".

Наваждение прошло. В моих действиях больше не было ничего особенного. Я созванивался с женщиной, с которой расстался полгода назад. Такое бывает. Чувство неповторимости оставило меня. И мой звонок был неизбежен, как закрытые ворота Януса.