– Беременность в юном возрасте нежелательна по нескольким причинам: во-первых...

Я вслушивалась в ее писклявый голос, в то время как бездна, которую я глушила в себе в последнее время, понемногу поднималась вверх, затопляя все мои ощущения, заглушая даже удары сердца. Я почувствовала, как меня тошнит от еды, съеденной за ленчем, от злорадных взглядов Сет и Оливье, от заботливых Бет и Евы, а также от непроницаемых серых глаз, скользящих по мне, почти каждые полминуты. Я понимала, что если сейчас же не уйду, меня стошнит прямо здесь.

Я резко встала, чем заставила медсестру замолчать на неловкой паузе:

– Обязательно иметь презерватив...

На негнущихся ногах я спустилась на несколько лавочек вниз и хотела пройти мимо медсестры, когда меня остановил ее язвительный голос:

– Думаю, милочка, вам особенно нужно послушать эту информацию.

По залу пронеслись смешки, но я не смотрела на них. Секунды три, я раздумывала, стоит ли ударить ее по лицу. Мгновение, и мои руки расслабились.

Сердце, несколько раз дико дернувшись, затихло и успокоилось. Бум! Наконец-то я поняла, как можно смириться с тем, что случилось - нужно признать, нужно с кем-то поделиться, сказать. Мне не был страшен смех или косые взгляды, я пережила намного худшее. Внезапно бездна во мне обрела голос и слова, и я произнесла достаточно четко и громко, то, что так и не смогла рассказать никому, кроме родителей.

– Презервативы - это хорошо, только не забудьте сказать всем этим девушкам, что когда их будут насиловать, презерватив им не поможет.

Я не видела реакции в зале, когда я произнесла то, что так давно жило во мне и с чем я, не могла смириться. У меня потемнело в глазах, и я успела еще сделать несколько шагов, прежде чем потерять сознание.

Через мгновение, я едва смогла приоткрыть отяжелевшие веки и почувствовала, как знакомые ледяные руки куда-то меня уносят.

Мне было так плохо. Вся затаенная боль вырвалась наружу, совершенно лишая меня способности рассуждать. Я могла думать о смерти, как о спасении. И что странно, я слышала, что перед смертью люди видят всю свою жизнь, но в моем затуманенном болью сознании внезапно всплыл давно выученный стих:

Мне смерть представляется ныне

Исцеленьем больного,

Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется ныне

Благовонною миррой,

Сиденьем в тени паруса, полного ветром...

Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья.

Я на миг смогла открыть глаза, вокруг все плыло от движения и только лицо Калеба, внезапно приобрело четкость и ясность, но на это и несколько слов, ушли все мои силы:

– Лучше убей меня... дай мне умереть, - прошептала я и, унося мучительный взгляд серебристых глаз, отключилась.

Глава 8. Возвращение

Хочу дыханье там своё оставить......

Расплата по счетам бесценной жизнью,

И по дыханью пальцем проведу

Кривую, ломаную память...

(автор неизвестен)

Я пребывала в темноте, и знала, что необходимо противостоять ей. Ко мне возвращалось сознание и люди, которые обращались ко мне, находились далеко-далеко, на другом конце света. Вдруг я понимала, что за руку меня держит кто-то с обжигающе холодной кожей, и хотела открыть глаза, но не хватало сил. Кто это: родители или Калеб, я не понимала.

Каждый раз, когда я приходила в себя, мне было или слишком холодно или чересчур жарко, словно кто-то поочередно кладет на меня лед и раскаленный уголь. Не знаю как, но даже в этом странном, замершем царстве тьмы, я поняла, что льдом были руки. Но все же, кому они принадлежали, я не знала. По тем обрывочным разговорам, что мне чудились или снились, я поняла, что происходящее со мной - следствие подавляемой депрессии и шока. Какого шока? Что за депрессия? Слова оставались номинальным сообщением информации, которую я не могла сейчас воспринимать.

Когда я просыпалась и открывала глаза, я не могла найти в себе сил говорить. Мне было плохо, я чувствовала боль. А во снах постоянно видела все то, что случилось тогда в Чикаго. Вновь и вновь сон повторялся и не становился менее страшным, с каждым новым разом в нем добавлялись детали. Я видела вещи, которые я не заметила бы, будь сейчас по-настоящему там.

Иногда, чувствуя руки мамы и слыша молитвы, которые она шептала, мне хотелось утешить ее, но я не могла, и от этого становилось еще хуже. Я мучилась вдвойне. Во снах, все то, что я так давно не могла себе простить, казалось мне в три раза хуже. Я наказывала себя, просматривая все раз за разом, заставляя свой мозг работать, и, кажется, лихорадка еще сильнее бралась за мое тело, словно хотела лишить меня способности видеть какие-либо сны. Я так желала умереть, что даже говорила об этом вслух.

Но чаще всего мне снились глаза Калеба, даже во сне не смотрящие на меня с любовью. Я кричала, как ненавижу его, в другое время звала, желая почувствовать именно его охлаждающее пожатие. И не знаю, снилось ли мне это или нет, но точно чувствовала его запах, и кто-то брал меня за руку и утешал. Но даже там, находясь в темноте, сотканной из моих самых жутких кошмаров, я не могла надеяться, что это он.

И конечно самым жутким сном был ОН. Тот, кого я считала своим другом, в кого была почти влюблена и кому доверяла. Тот, кто разбил и разрушил мою жизнь в ту ночь в Чикаго. Странно, но мой мозг скрывал от меня его лицо, хотя я точно помнила, как ОН выглядит. Все, о чем я могла мечтать во снах - это отомстить. Вернуть контроль в свою жизнь, который ОН отобрал в ту ночь.