Теперь я уже и не помнила, что говорили мне парни, с которыми я встречалась в Чикаго, но кажется, они упоминали все перечисленное мною выше. Странно, но никто так и не сказал мне, что я умная, талантливая или начитанная. Но все это тоже было частью меня. Никого из них не интересовало, какую музыку я слушаю, или что рисую в своих альбомах. Почему раньше я этого не заметила?

Звука подъезжающей машины все не было. Поэтому я вылезла на подоконник, надеясь увидеть машину раньше, чем услышать. Я как раз устраивалась как можно удобнее, выпятив свою пятую точку по направлению комнаты, когда услышала сдержанный смешок.

"Убейте меня!" - мелькнуло в моей голове, и медленно обернувшись, я чуть не застонала. Калеб, как всегда прекрасный, стоял в дверях моей комнаты, очевидно злорадствуя от представшей картины.

Я вздрогнула от этой щемящей сердце ситуации. Как могла я раньше жить, не познав его красоты? И какой уродиной чувствовала себя, видя его - такого поджарого, с лицом модели или кинозвезды. Мне так хотелось прикоснуться к этому гладкому, бледному лицу, с вздернутой бровью и мягкими губами. Мраморно белое лицо действовало на меня магнетически.

– Тебе помочь?
– вежливо поинтересовался Калеб, наблюдая за тем, как я, краснея, пытаюсь вернуться на кресло.

– Посмотрите, кто заговорил, - огрызнулась я, от досады на саму себя. Зачем я только вылезла сюда!

Но видимо мое настроение не остановило его - он вмиг оказался рядом и как перышко взял меня на руки.

– Как благородно, - скривилась я, стараясь не обращать внимания на то, как приятны его объятия. Для удобства я обхватила его шею руками, от чего наши глаза оказались на одном уровне. Я потеряла свое дыхание на мгновение и, кажется, мое сердце пропустило несколько ударов. Он сразу же нахмурился, скидывая это на мой спуск с окна. Как же плохо, что он может так чутко реагировать на мое сердцебиение и быть таким слепцом.

– По-моему, тебе лучше присесть, может позвать кого-нибудь из родителей?
– он обеспокоено положил меня на кровать, легко проведя рукой по лбу. Я еле удержалась, чтобы не задрожать, и явно не от холода. Тяжело было держать себя в руках рядом с ним, и скрывать свои истинные чувства. Хамить - когда хочется поцеловать, отодвигаться - когда хочется попасть в кольцо его рук.

– Нет, все хорошо, нечего паниковать, - я постаралась быть грубой, маскируя дрожь в голосе.
– Хотя можешь идти вниз, к взрослым, мне надоела твоя молчанка и вообще твое поведение. Я понимаю, тебе интересно доставать меня, но, думаю, я не заслуживаю такого поведения, только потому, что не считаю тебя самым красивым в мире. И не таю, как масло, когда ты опаляешь меня своими вампирскими глазами.

Я уже не на шутку разозлилась, подумав о еще одном проведенном в тишине вечере.

– Ну, раз уж ты не считаешь меня самым красивым в мире, - улыбнулся Калеб, совершенно игнорируя мою злость. Но что-то в его улыбке было мрачное, от чего я совершенно не думала, что его забавляет сложившаяся ситуация и мои слова, - тогда может, пойдем, прогуляемся. Мне уже надоело сидеть дома.

– А тебя никто и не заставляет, - вспыхнула я, стараясь скрыть, как мне хочется пойти гулять с ним. Если не считать того случая, когда он подсел ко мне в машину среди леса, мы нигде не были с ним вместе на природе.

Он, молча, кинул мне куртку, в который раз проигнорировав мое высказывание, и без разрешения нагнулся завязать шнурки на моих ботинках, очевидно, понимая, что без посторонней помощи мне самой не справиться. Выпрямившись, он глухим голосом пробормотал, что-то типа: "Не заставляет".

Но я не была бы столь уверена, возможно, из-за беременности меня теперь и слух подводит. Не услышала же я звука их машины.

Хотя, чему удивляться. Только спустившись вниз, я поняла, как оглушительно грохотала в моей комнате музыка, которую я так и забыла выключить. Несомненно, это сделает кто-нибудь из родителей, как только я выйду за двери - в основном, выбор моей музыки они не одобряли, предпочитая только музыку периода своего времени. Конечно же, классику. Отступником являлся Терцо, любивший джаз и музыку 50-хх. Еще одна планка, связывающая его дружбой с Гремом.

Странно, как Самюель еще не ревновала - они много времени проводили вместе. Постоянная картина, которую я могла застать вечером дома - это отец и Грем играющие в шахматы. Так же я знала, что нередко они втроем поигрывают в карты, тайком от меня, так как я плохо отношусь к азартным играм и наркотикам - все пристрастия Фионы. Но я, конечно же, знала и не осуждала их, во времена молодости отца и Самюель, любой дворянин был просто обязан уметь играть в карты, и проигрывать в них деньги. Странно, что сама Самюель не испытывала к ним отвращение, ведь именно они превратили ее отца, достаточно богатого и влиятельного человека, в нищего, тем самым уничтожив ее нормальную жизнь. Все, что она рассказывала хорошего о детстве, так это живописный замок на юге Франции, который с каждым годом превращался в руины, еще при ее людской жизни.

Сегодня Грем и отец, не изменяя привычке, играли в шахматы и для Терцо ситуация складывалась сложная, так как он, подперев голову, смотрел на игральную доску. Лицо Грема не выражало никаких эмоций, но я достаточно хорошо его знала, и понимала, что он потешался. Ему очень нравилось загонять отца в сложные ситуации, на которые он сам знал ответы.

Самюель сидела возле них со спицами в руках. Ее желание связать какие-то вещи для ребенка, приводили меня в уныние. Как она могла любить того, кто еще не родился? Как вообще она может его любить? Мне все еще тяжело было свыкнуться с мыслью, что ребенок во мне - часть меня. От этой мысли становилось неприятно, потому что в нем и часть ЕГО, а значит, я навсегда связана со своим мучителем.