верхние этажи, мужчина средних лет -

тех, что поднимаются на средние. Я иду к лифту, который поднимается до

восемнадцатого этажа.

Трое мужчин и женщина садятся перед этим человеком средних лет и мной. Он

нажимает на 9-й, я на 2-й. Не

успевают двери закрыться, как я вынимаю из кармана нож. Его щелчок совпададает с

тем моментом, когда лифт начинает

подниматься. Я приставляю ему нож к горлу, он вздрагивает и старается

отстраниться, - это так знакомо для меня! Когда

двери открываются, бумажник уже у меня в руке, он еще теплый. Мы в последний раз

строго смотрим друг на друга (как на

фотографиях начала века).

Мы не перемолвились ни единым словом. Я спускаюсь по лестнице, вхожу в

вестибюль. Швейцар пьет оранжад и

шутит с почтальоном, принесшим вечернюю почту. Я прохожу мимо них и спускаюсь в

метро.

Вернувшись в его квартиру, я, еще до того, как он приходит, успеваю

раздеться, надеть свое собственное платье и

снять клей с лица. Когда он входит, я сижу на диване с вечерней газетой.

– Ты уже тут?
– спрашивает он.
– А я купил говядины.

Я не поднимаю глаз от газеты, но строчки пляшут у меня перед глазами. У

меня запоздалая реакция: мне

приходится приложить немалые усилия, чтоб не расплакаться, и я все стараюсь

понять, почему у меня болят бедра, мышцы

влагалища расслаблены, как будто он языком ласкает мне кожу живота и половые

органы.

Я роняю газету на камин. Он увидел бумажник на столике.

– Ага, - говорит он, ставя портфель, - открой его.

Открыть его... открыть... открыть... для меня эти слова не имеют никакого

отношения к бумажнику. Я становлюсь

на колени перед столиком. Вынимаю из бумажника одно за другим: чековую книжку,

карту Америкен Экспресс, членский

билет Дайнез Клуба, удостоверение Мастер Чардж, водительские права, смятый

обрывок бумаги с Двумя нацарапанными на

упаковке номерами телефонов, карточку цветочного магазина, еще одну - магазина

похоронных принадлежностей,

объявление из Виллидж Войс о дешевых сто лярных работах, розовую квитанция из

прачечной на 3-й авеню и 321 доллар.

– Ну что же!
– говорит он.

Он положил подбородок на мое правое плечо. Левой рукой он обнимает меня,

ладонью лаская мою грудь. Правая

рука просовывается мне под руку и собирает бумажки, разбросанные на столе.

– "Леонард Бюрджер родился 14 августа 1917 года".
– Он читает вслух

права.

– Ну и имя ему дали: Лео-лев, лев-страшила. А зачем ему карточка магазина

похоронных принадлежностей? А

реклама столярных работ? Он что, подсчитывает, во что ему гроб обойдется? Может,

он считает, что гробы слишком дороги,

и хотел его заказать себе у какого-нибудь наркомана из Гринвич Виллидж, который

кое-как владеет рубанком? А может

быть, хотел шкафы в своей кухне сделать...

Он просит меня прочесть номера телефонов, записанные на бумажке; звонит,

но один занят, а другой не отвечает.

– Это совсем неинтересно. Позвони этому Лео-льву. Льву-страшиле. Скажи

ему, что его бумажник лежит в урне на

углу улицы.

– Здесь рядом? Ты хочешь, чтобы он приехал сюда?

– Тогда мы сможем наблюдать за ним. Так смешнее.

– У нас нет номера его телефона, - говорю я голосом, который мне самой

незнаком.

Мое поведение в лифте теперь самой мне кажется непонятным. Он показывает

мне первую страницу записной

книжки: "В СЛУЧАЕ УТЕРИ ПРОШУ ВЕРНУТЬ..." Указаны имя, адрес и ниже - телефон.

Мне отвечает женщина.

– Бумажник мистера Бюрджера находится на углу...

– Что?
– пронзительно переспрашивает она.
– Кто это?

Он нас разъединяет.

– Даю ему полчаса, - говорит он, выходя из комнаты, чтобы приготовить мне

ванну.

Салат готов и стол накрыт, когда он приводит меня в столовую и ставит у

окна.

Мы стоим, тесно прижавшись друг к другу. Его рука гладит мои ягодицы.