будто он только что принял душ.

– Это не совсем то, о чем я думал, - говорит он, - но дело пойдет.

Потом насмешливо спрашивает:

– Ты что, дрожишь?
– и обнимает меня.

Он, по-видимому, мной доволен, но, кажется, абсолютно уверен в себе, и я

спрашиваю себя, не знал ли он с самого

начала, что я сворую. Да, он ни на минуту в этом не усомнился. Я прячу голову

ему под мышку и закрываю глаза. На самом

деле все произошло быстро и даже легко.

Как только мы поднимаемся в квартиру, он берет конверт, кладет туда

браслет и то, что он стоит (39 долларов 95

центов) и наклеивает марку.

– Спустись и отправь это, девушка-продавщица очень славная. Они получат

это, самое позднее, во вторник.

Я смотрю на него, потом заклеиваю конверт. Он щелкает пальцами:

– Вот черт! Ты знаешь, что мы забыли? Купить оберточную бумагу, чтобы

завернуть подарок твоей матери. Я пойду

ее куплю и надеюсь, что когда вернусь, вид у тебя будет повеселей. Ты же не банк

ограбила!

Несколько дней спустя он показывает мне самый красивый складной нож,

который я когда-либо видела. Я сижу у

него на коленях, когда он вынимает его из внутреннего кармана пиджака. Рукоятка

у него серебряная, инкрустированная

перламутром. Он показывает, как лезвие выходит с легким щелчком, как нужно

вставлять его обратно в перламутровые

ножны.

– Хочешь попробовать?

Я беру его в руки: он холодный, точно мне по руке, как будто мне его

подарили много лет тому назад; он возвещает

мне, что пришло время великого самоуничижения.

Я неохотно возвращаю нож. Он снова открывает его, тихонько приставляет

лезвие мне к горлу. Я отодвигаюсь,

отодвигаюсь, пока дальше уже некуда. Сталь кажется безобидной, как зубочистка.

– Не смейся, - говорит он, - это запросто перережет тебе горло.

Но я не могу удержаться, и он едва успевает убрать нож, когда я сгибаюсь

от хохота пополам.

– Я в самое время убрал эту штуку, - говорит он.

– В самое время? Никогда не встречала мужчины, который бы так скверно

шутил.

Голос у меня хриплый, голова еще откинута назад.

– Не старайся привести меня в возбуждение, рассказывая о своих прошлых

любовниках. Это так банально. Годится

для фотороманов.

– А мне это нравится, - говорю я.
– У меня характер как раз для

фоторомана.

– Характер для фоторомана, - повторяет он.
– Посмотрите только на нее!

Как будто я не увидел это сразу, как только

взглянул на тебя.

– Правда?
– спрашиваю я выпрямляясь.
– Правда?

Я хочу что-то добавить, но спохватываюсь. Он останавливает беспорядочный

и мутный поток моих мыслей и

говорит мне:

– На следующей неделе ты кого-нибудь ограбишь. В лифте, это проще. Надень

свой костюм Синей Бороды. А

теперь слезай с моих коленей, я устал.

* * *

Я тут же решила, какой лифт выбрать. Я довольно часто вижусь с подругой,

которая живет неподалеку от моей

работы. Я знала, что второй этаж дома, где находится ее контора, не занят уже

несколько месяцев, а дверь на улицу с

лестницы не запирается. На следующий день я назначаю ей свидание на три часа.

Через полчаса после свидания я сажусь в

метро, но не возвращаюсь к себе на работу, а еду на ее. День сырой, и я

спрашиваю себя, как это в середине июля мужчины

ходят в костюмах и при галстуках. Я обливаюсь потом в рубашке и костюме, завидуя

женщинам, которые ходят в легких

блузках. Я поглаживаю нож в кармане, надеясь, что он мне подскажет, как

действовать, будет моим учителем, моим

талисманом.

Со швейцаром я несколько раз здоровалась, но сейчас он меня не узнает, и

это придает мне спокойствие: у меня

впечатление, что я невидима. Я останавливаюсь перед указателем имен

квартировладельцев и названий учреждений в

здании, украдкой рассматривая людей слева от себя: две женщины ждут лифтов на