моим..."

Он одной рукой расстегивает жилет, делает три глотка вина.

– Его зовут Джимми. По телефону его можно принять за ирландца. Ты что-

нибудь слышала о массажистах-

ирландцах?

– Нет, - говорю я смеясь.

"...Любовь это другое название..."

– Я думала, они все шведы.

"...Больше нечего терять..."

– Я тоже, - говорит он, - шведы или французы.

"...Больше ничто не имеет значения, ничто..."

– Зачем он сюда придет?

"...Но ты свободна..."

– Чтобы хлопать в ладони на кухне, что за идиотский вопрос.

"...Ощущать добро так просто, господи..."

– Массаж, о котором ты мне рассказывала.

"...Ощущать добро мне было вполне достаточно..."

– Я решил, что тебе будет приятен еще один сеанс массажа.

Ну вот, нельзя ничего сказать и думать, что он забыл. Он очень внимателен

к тому, что ему говорят, к этому трудно

привыкнуть, это не часто встречается. Его ничто не может отвлечь или наоборот

заинтересовать сразу. Но он всегда делает

выводы из того, что видит и слышит. Если я ему читаю несколько строк из Ньюсуик

о какой-нибудь книге, он эту книгу на

следующей неделе обязательно купит. В одном из длинных субботних разговоров - мы

оба были полупьяны - он говорил

мне о шелковице, которую он летом собирал позади теткиного дома, когда ему было

девять лет.

– Шелковица? А ты шелковицу не любишь? Я ее обожаю!

Около полуночи он говорит мне, что пойдет купить газету. Через полчаса он

возвращается с Таймс и крафтовым

мешком, в котором лежит шелковица. Он ее моет, пока я просматриваю в газете

рубрики по театру и искусству. Он купил и

сливки; он заливает ими шелковицу, которую положил в глубокую салатницу. Мы едим

ее до тех пор, пока я говорю, что

больше не могу. Он доедает несколько ягод, плавающих в сливках.

– Но где ты ее нашел так поздно?

– А я ее выращиваю на углу Гринвич и Шестой авеню, - торжественно

отвечает он, допивая то, что еще оставалось в

салатнице.

Массажист приходит около восьми часов. На вид ему лет двадцать, он мал

ростом, коренастый, с длинными

светлыми волосами и мощными бицепсами, выступающими под синей футболкой. На нем

джинсы и эспадрильи, а в

дорожной сумке с надписью Исландские авиалинии он принес полотенце и масло для

массажа. Я снимаю рубашку и ложусь

ничком на кровать.

– Я хочу посмотреть, - объявляет он Джимми, который продолжает молчать, -

я хотел бы научиться массировать,

чтобы делать это, когда вы заняты.

– Я всегда свободен, - буркает Джимми, разминая мне плечи. Его руки,

смазанные маслом, гораздо больше, чем

можно предположить, увидев его рост, - они огромные и горячие. Руки у меня

расслабляются, и я с усилием закрываю рот.

Его ладони медленно массируют мне спину, глубоко вдавливая кожу. Он снова

массирует плечи, потом талию. Когда он

спускается ниже, мне хочется стонать.

– Дайте я попробую, - говорит он Джимми.

Большие руки оставляют меня. Веки мои тяжелеют, как будто я пытаюсь

открыть их под водой. Его руки по

сравнению с руками массажиста прохладные, их прикосновение легче. Массажист

поправляет - его, не говоря ни слова,

показывает, как надо, и снова я чувствую на себе прохладные руки, но теперь их

нажим стал четче. Ладони разминают мне

бедра, не трогая ягодиц, прикрытых полотенцем. Потом щиколотки. потом ступни.

Ученик и учитель завладевают каждый

одной ногой и осторожно массируют их.

Потом меня переворачивают. Я уже не сдерживаюсь и вздыхаю под нажимом

медвежьих лап, которые вдавливают

меня в постель. Он повторяет каждое движение массажиста, но гораздо более умело,

чем вначале. Мускулы мои

расслабляются и как бы раскисают. Кто-то покрывает меня простыней и гасит свет.

Я слышу легкий шорох - кто-то просовывает руку в пластиковую ручку.

Хлопает дверь холодильника. Они

открывают две банки пива. Несколько секунд они переговариваются шепотом, от чего