Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

МАРСЕЛЬЕЗА

Сперва – лишь смутный гул. Как будто зародилось Тяжелое… и боль… что, где – не разгадать… В бездонной глубине. Там что-то шевелилось И стало нарастать, сливаться, умолкать… Как будто злость веков, неясная, в сознанье Вдруг заворочалась, ища каких-то слов… Нет, я уж различал – глухой протест, страданье, Недоумение, роптание рабов. Но то, что скрыто им, то быть должно огромным… А гул всё ширился, всё делался сплошней, Но он не понимал, был по-мужицки темным, И долго-долго так… Лишь гул. Но тем страшней. И фраза где-то вдруг раздалась одиноко, Как медленный вопрос… Так: звуки всё растут, Но будто бы один задумался глубоко, Взглянул и проронил: Да что же это тут? И сразу говор встал: Да, да, мы тоже, тоже, Мы тоже думаем об этом, и давно! А голос одного еще подумал строже И как швырнет озёмь: Да скинем! Всё равно! На миг замолкло всё. Ведь все боялись слова И ждали все его… И вот оно… Долой! Вдруг прокатился рев, а после цельный, снова, Еще ударил раз, безбрежный, громовой… А тенор первого, уж опьянев от крика, Звенит в истерике… А там-то гром и смех, Грегочет глубина, прорвалась, спорит дико, Берут оружие, и много, много всех… Они звенят, свистят, они уж не боятся, Они разрушат всё, им надо разрушать… Вот стали новые и новые вливаться… Нет, их никак теперь ничем не удержать. А, строятся уже, ровнее крик ответный… Он уж торжественен. Да, это весь народ, В колонны сомкнутый, восторженный, несметный, Народ, который встал и умирать идет. И нет уж первого, а говор развернулся И, слившись, ритмом шел и лозунг повторял… Ах, нет! Он крикнул вновь… Он, тенор, обернулся И бодро, молодо, так звонко закричал. И рявкнули в ответ на пламенные ноты Басы мильонами и стали грохотать… Я слушаю, нет, я… я вижу бой, высоты, Я с Марсельезой сам иду, чтоб умирать.

ЗАКОН

Fata volentem ducunt, nolentem irahum

Кто-то из стоиков

Онтогения – повторение филогении.

Гексли

Закон, как сталь солдат, для нас звучит жестоко: Ты чуешь в нем, что надо преклониться, Что беспощадно он за око вырвет око, Что он мечом скрепленная страница. Но мировой закон, веков необходимость, Ананкэ – рок, спокойствие – Нирвана, Которым чужды плач, прощенье и терпимость, Пугают всех; и жаждут все обмана. В числе их тезисов один – других жесточе, Закон глубин таинственного рода; Страшны, как у медуз, его тупые очи, И, глядя в них, не знаем, где свобода. И он, закон, гласит: мы только повторяем Путь прошлого; все чувства в быстрой смене Уж предначертаны; мы сами отстрадаем И взыщется за нас в седьмом колене. Но нам, бунтовщикам, чья грубая порода В себе «хочу» от Каина питает, Так всякий чужд закон, что и сама природа Бездушием путь знания карает.

ТРУПЫ

Посв. Зинаиде Павловне Шапиевской

Меня в даль жизни потянули Мечты – доплыть иль пасть. Я спасся сам, но потонули Правдивость, сила, страсть. Мертвы желанья и виденья. Лежат на берегу Моей души… Но погребенья Свершить я не могу. Я знаю, песнею печальной Я в поздних, злых слезах Не брошу в сумрак погребальный, Но воскрешу тот прах. И уж не прежним, страстным роем Виденья обоймут: Меня обхватят трупы с воем И, как лжеца, убьют. Я потерял в тревогах твердость, Мой меч упал, звеня… Поднимут злость его и гордость, Мой меч убьет меня! На берегу зияют трупы. Над ними нет креста. Убийцы – море и уступы – Прелестны, как мечта…

II

ВЛЮБЛЕННЫМ

Я знал его влюбленным нежно,

страстно, бешено, дерзко, скромно.

Гоголь

ВОСТОЧНАЯ ЛЕГЕНДА

Дочь Мухтара бен-Амунны Всех прелестнее девиц: Очи девы – трепет лунный В мраке спущенных ресниц, Взгляды девы сладки чары, Как прохлады свежей сень, Нежат пышные шальвары Стана девственного лень… А чадры прозрачной тканью Не закрыть ланит огня, Как тумана колыханью Не затмить сиянье дня… Много мудрости имеет Бахр-Ходжа, мулла младой; Бай-Эддин смельчак посмеет Вызвать всех на смертный бой. Бахр-Ходжа принес к Мухтару, Как калым за дочь, Коран; Бай-Эддин – пистолей пару И дамасский ятаган. Только нищий не к Мухтару Снес калым свой, Ибрагим: Под тенистую чинару Снес он слезы – свой калым. Но четвертый всех сильнее, Ростовщик Рахматулла; Стали все грозы темнее – Нищий, батырь и мулла. С первым проблеском рассвета, От безумия дрожа, Прыгнул в пропасть с минарета Томный, страстный Бахр-Ходжа. С первым проблеском рассвета, На коне, в степи, один, Был сражен из пистолета В свалке батырь Бай-Эддин. И по пыли, на рассвете, Ибрагим шел, полный грез… Он у каждой пел мечети И ослеп от вечных слез.

ПРИНЦЕССА

На башне принцесса стояла, Глядела на даль-синеву; К ней рыцарь, не сдернув забрала, С дороги подъехал ко рву. И ей говорит неизвестный: «На всё для тебя я готов!» «Я требую, рыцарь прелестный, Сто отнятых в битве голов…» Стояла принцесса на башне, Глядела на луг под собой; Со стадом звенящим по пашне Пастух к ней идет молодой. И ей говорит на свирели: «Как ей я могу угодить?» «Мне надо не позже недели Свирель золотую добыть…» Стояла на башне принцесса, Глядела, как стлался туман; Идет к ней из темного леса Разбойник, лихой атаман. Взглянул он, веревку кидает, Взобрался по ней на карниз, Без спросу принцессу ласкает И с нею спускается вниз. Целуется с ним, бесшабашным, По чащам бежит она с ним К пещерам разбойничьим страшным И мшистым озерам лесным. Им машет головкой былинка, Им зелень густая поет… Кто знает, куда их тропинка, Лесная тропинка ведет…

ОХОТНИК ЗА СЕРНАМИ

Ганс Вальтер за раненой серной. Как серна, по камням скакал И в зыби тумана неверной Он девушку вдруг увидал. Она на обрыве белела, Недвижна, легка и стройна… Мелодию странную пела Насмешливым тоном она. Видали ли вы, как светили Искринки средь серой золы? Глаза этой девушки были Как искорки – быстры и злы. Вы слышали рокот нагорный Смеющихся, звонких ручьев? Такой же был говор задорный, Серебряный звук ее слов. Вы чуяли, как замирала У раненой ласточки грудь? Так песня ее угасала, Скрываясь в туманную муть… Ползли вы, мечтая напрасно, Орлят из гнезда доставать? Надменных красавиц опасно, Как этих орлят, достигать… Ганс Вальтер под гнетом сомненья, Пока не ушла она, ждал И после на мху без движенья Он целые сутки лежал. А вставши на самом рассвете, Собаку свою застрелил, Спустился в долину и Грете Он сердце свое предложил. Он с Гретой живет неразлучно, Имеет прекрасных коров, Жена его ласкова, тучна, Он весел, спокоен, здоров… Но редко, когда заиграет В деревне бродячий скрипач И в звуках и ветер летает, И гаснет трепещущий плач, Ганс Вальтер в них чует родное, Себя ж безнадежно одним, И кажется, что-то большое Навеки потеряно им…

РОМАНСЫ

Mein dunkles Herze liebt dich,

Es liebt dich und es bricht,

Und bricht, und zuckt, und vetblutet,

Aber du siehst es nicht.

H. Heine

1. «Дней моих впечатленья так бедны…»

Дней моих впечатленья так бедны, Но пред сном я беру две руки, И они – и покорны, и бледны, Так изящны, нежны и тонки… Я их медленно, тихо целую, Одну и другую… Одну и другую… Сердце, сердце тогда оживает И безумен, и радостен я… А она далеко и не знает, Как целую я руки ея, Как я каждую ночь их целую, Одну и другую… Одну и другую…

2. «Был тревожным и пристальным взгляд…»

Был тревожным и пристальным взгляд, И измученным нервным вниманьем… Ты когда-нибудь видел закат, Ты следил за его умираньем? Ах, он знал, что искала она: Блеска, славы, таланта и силы… Ты читал, как принцесса одна Трубадура ждала до могилы? Он любил ее, но… он молчал, А она не любила – молчала. Ты когда-нибудь ночью рыдал Безнадежно, угрюмо, устало?