* Различение интеллигенции от воли часто приобретает тот неправильный смысл, что обе они берутся как неизменные, отделенные друг от друга существования, — так что воля может существовать без интеллигенции, или деятельность интеллигенции может быть чуждой всякого участия в ней воли. Возможность того, что — как это принято говорить — рассудок может образоваться без сердца, а сердце — без рассудка, что существуют односторонние безрассудные сердца и бессердечные умы, свидетельствует во всяком случае лишь о том, что существуют дурные, внутри себя неистинные существования. Но не дело философии принимать за истину такие неистинности наличного бытия и представления, — дурное принимать за природу вещи. — Множество иного рода форм, которыми пользуется интеллигенция, — что она извне получает впечатления и принимает, их в себя, что представления возникают вследствие воздействия внешних вещей как причин и т. д., — относится к той стадии развития категорий, которая не является точкой зрения духа и философского рассмотрения.

{240}

Наиболее распространенная форма рефлексии состоит в допущении сил и способностей души, интеллигенции или духа. — Способность есть, подобно силе, фиксированная определенность некоторого содержания, представленная как рефлексия-внутри- себя. Правда, сила (

{§ 136}

) есть бесконечность формы, внутреннего и внешнего; но ее существенная конечность содержит в себе безразличие содержания в отношении формы (см. там же, примечание).

В этом и заключается та чуждая разума сторона, которая этой формой рефлексии и рассмотрением духа как множества сил вносится как в него самого, так и в природу. Все, что в его деятельности может быть различено, удерживается как самостоятельная определенность, и дух превращается, таким образом, в закостенелый, механический агрегат (Sammlung). При этом совершенно безразлично, будет ли вместо способностей и сил употреблено выражение — деятельности. Изолирование деятельностей равным образом превращает дух в некий агрегат, и их взаимное отношение между собой рассматривается при этом как внешнее, случайное отношение.

Деятельность интеллигенции как теоретического духа была названа познаванием не в том смысле, что она, между прочим, также и познает, но, кроме того, еще и созерцает, представляет, вспоминает что-либо, воображает и т. д. Такое рассмотрение ее связано прежде всего с только что подвергнутым нами осуждению изолированием способностей духа, но с этим связан, далее, также и великий вопрос нового времени о том, возможно ли истинное познание, т. е. познание истины; так что если бы мы признали, что оно невозможно, то нам пришлось бы отказаться и от стремления к нему. Многие стороны, основания и категории, посредством указания на которые внешняя рефлексия бывает склонна преувеличивать значение этого вопроса, найдут свое разрешение в своем месте; чем более внешне проявляет себя при этом рассудок, тем более расплывчатым становится для него простой предмет.

Здесь надо рассмотреть, то простое понятие познания, которое выступает против слишком общей точки зрения в только что упомянутом вопросе, — именно в вопросе о возможности вообще подвергнуть сомнению истинность познания и считать допустимым по произволу заниматься познанием или его забросить. Понятие познания раскрылось для нас как сама интеллигенция, как достоверность разума: действительность интеллигенции есть само познание. Отсюда следует, что нелепо говорить об интеллигенции и в то же время признавать, что она может по произволу познавать или не познавать. Но познание является истинным именно постольку, поскольку интеллигенция его осуществляет, т. е. полагает для себя понятие его. Это формальное определение имеет свой конкретный смысл в том же, в чем его имеет познание. Моменты его реализующей деятельности суть созерцание, представление, воспоминание и т. д.; эти деятельности не имеют никакого другого

{241}

имманентного смысла; их цель есть исключительно понятие познания (см. примечание к

{§ 445}

). Только если они изолируются, то возникает условие для представления, что они отчасти могут быть полезны еще и для чего-то другого, чем только для познания, отчасти же сами по себе дают удовлетворение, причем обыкновенно восхваляют большое наслаждение, которое дает нам деятельность созерцания, воспоминания, фантазии и т. д. И изолированное, т. е. лишенное духа созерцание, фантазирование и т. д.

также может, конечно, доставлять удовлетворение. Основное определение физической природы составляет внеположность моментов имманентного разума, взятых как внешние друг относительно друга; то же самое в интеллигенции отчасти может быть осуществлено произвольно, отчасти же происходит в ней, поскольку сама она является еще только природной, еще необразованной. Но истинное удовлетворение — в этом с нами согласятся все — дает только созерцание, проникнутое рассудком и духом, только разумное представление, порождение продуктов фантазии, проникнутых разумом и изображающих собой идеи, и т. д., т. е. только познающее созерцание, представление и т. д. То истинное, что приписывается такому удовлетворению, заключается в том, что созерцание, представление и т. д. даны налицо не изолированно, но лишь как момент целокупности, как момент самого познания.

Прибавление. Как уже было указано в прибавлении к

{§ 441}

, даже и дух, опосредствованный отрицанием души и сознания, сам первоначально имеет еще форму непосредственности, — следовательно, видимость быть внешним по отношению к самому себе — подобно сознанию, относиться к разумному, как к чему-то вне его сущему, только заранее данному, а не им самим опосредствованному. Однако через снятие обеих упомянутых, предшествовавших ему, главных ступеней развития, этих, им самим для себя сделанных предположений, дух раскрылся уже перед нами как нечто само-себя-с-самим-собой опосредствующее, как нечто такое, что из своего другого возвращается к самому себе, — как единство субъективного и объективного. Деятельность духа, возвратившегося к самому себе, содержащего внутри себя объект уже как снятый в себе, с необходимостью сводится поэтому к тому, чтобы снять также и упомянутую видимость непосредственности его самого и его предмета, — форму простого нахождения объекта. — Деятельность интеллигенции проявляется поэтому сначала, правда, как формальная, ненаполненная, — дух же, следовательно, как нечто еще не обладающее знанием; и дело идет прежде всего о том, чтобы устранить это незнание. В конце концов интеллигенция заполняет себя непосредственно данным ей объектом, который, — как раз вследствие своей непосредственности, — отмечен всеми чертами случайности, ничтожества и неистинности внешнего наличного бытия. На этом принятии непосредственно раскрывающегося содержания предметов интеллигенция, однако, не останавливается;

{242}

напротив, она скорее очищает предмет от того, что в нем оказывается чисто внешним, случайным и ничтожным. Тогда как у сознания, таким образом, дальнейшее его развитие, как мы видели, кажется начинающимся от самого по себе происходящего изменения определений его объекта, — интеллигенция, напротив, положена как та форма духа, в которой сам он изменяет предмет и посредством его развития развивает и себя самого дальше в направлении к истине. Интеллигенция, превращая предмет из внешнего во внутренний, и самое себя делает внутренней. Эти два факта— превращение предмета во внутренний предмет и сосредоточение духа в самом себе — есть одно и то же. То самое, о чем дух имеет разумное знание, становится именно в силу того, что оно познается разумно, разумным содержанием. — Интеллигенция отнимает, следовательно, у предмета форму случайности, постигает его разумную природу, полагает ее тем самым субъективно и преобразует таким путем одновременно и субъективность до формы объективной разумности. — Так первоначально абстрактное, формальное знание превращается в конкретное, заполненное истинным содержанием, следовательно, объективное знание. Когда интеллигенция достигает этой ее собственным приятием поставленной цели, тогда она поистине является тем, чем она первоначально только должна была быть, именно — познанием. Это последнее должно быть хорошо отличаемо от чистого знания. Ибо уже сознание есть знание. Свободный дух не удовлетворяется, однако, чистым знанием; он стремится познавать, т. е. он хочет не только знать то, что предмет существует и что он вообще собой представляет, равно как и то, чем он является по своим случайным, внешним определениям, но он хочет знать также, в чем состоит определенная субстанциальная природа предмета. Это различие знания и познания есть для развитого мышления нечто совершенно обычное.