Сколько хватало глаз, на берегу стояли требушеты и катапульты. Камни и ядра, бочки с маслом и пылающие колоды летели на островок, где за стенами цитадели укрылись последние жители и защитники. Белые стены — ты помнишь их, маленький Борин? — падают, рушатся башни, изнутри слышатся страшные крики, но ты не смеешь заткнуть уши. Ведь ты желал увидеть руины, малыш, ты помнишь? Огонь брызжет из-под завалов, а над волнами озера распростерлись крылья драконов. Вот он, мир оживших легенд и саг! Драконы вырвались из плена, из долгого сна, и принесли страх и гибель. Тебе не жаль?

Борин видел, как под ударами камней рухнул, обратился в пыль прекрасный чёрно-златой чертог, Кёнигхус. То, что создавалось на годы, на века, стало ничем за пять ударов сердца. И сердце сжалось, и боль пронзила насквозь, потому что мастерство великого Тора пошло прахом.

Один лишь дом остался нетронут. Конечно же, то был Кафедральный собор. Его алтарь был залит кровью, ибо орминги устроили тут жертвоприношение. Борин шёл через разноцветные полосы света, сочившиеся сквозь витраж. Он жаждал посмотреть в глаза жертве на алтаре. Распятый бог плакал кровью, глядя на него.

Борин склонился над телом, пригвожденным к камню. Удивился, обнаружив, что это дверг. Женщина-дверг. Откинул мешковину с лица.

И мир рухнул вслед за славным городом Даэлором.

На него смотрела — о, за что?! — мёртвая Эвьон. Горячие слёзы падали на её щеки.

Вдруг она моргнула. Сердце её не билось, лицо оставалось холодным, синевато-бледным.

— Что ты тут плачешь, Борин? — спросила его мёртвая любовь. — Хорошо же ты отвёз меня любоваться на Даэлор! Ты обманул меня, ты отправил меня в Дом Туманов. Не надо теперь хныкать, как девчонка. Упустил, не защитил. Твой жестокосердый дед уничтожил нас, всех нас. Он — король ормингов…

Борин отстранился. И ударил её — резко, наотмашь, по губам. Затем вогнал ей чёрный меч в сердце, расколов алтарный камень пополам. Эвьон смеялась как безумная, потом превратилась в тётушку Эльду, в тётушку Веллу, а потом за её спиной открылась дверь. Борин бросился туда, во мрак, прочь от неё, от них, от себя…

Он падал бесконечно долго. Наконец вывалился из пещеры на горную тропу. Огромная тень накрыла его, похоронила боль и страх. Ибо перед ним теперь были Змеевы Зубы, Драккетар. Зимний перевал сверкал злым, коварным льдом. Перевал смеялся ветром. Совсем как тогда, много лет назад. И вспомнил Борин Скальд, ради чего пришёл сюда.

— Честь и месть! Пал лучший в роду, а никто о том не подумал! Быть может, Тор был жесток, но он Хёльтурунг, и он мой дед! Пусть я никогда не прощу его. Но я объявляю месть! Я — Борин сын Торина сына Тора сына Хрофта — требую выкупа за голову, и не возьму своей доли иначе, чем кровью! Коли ты не трус, Золотой Круг, выходи и бейся со мной!

А коли ты трус, так будь проклят. Ослепни, оглохни, и чтобы шкура слезла с тебя, и крылья отнялись, и не видеть тебе более свободы… Я, Борин Торинсон, всё сказал.

Эхо отзвучало, и горы застыли в безмолвии. Борин озирался, не убирая руки с меча. Он ждал.

И зазвучал ответ — словно посвист ветра, словно шипящие под дождём угли:

— Потомки Хёльтура — трусы, ниддинги, пожиратели овечьих кишок. Много их людей, и не худших, погибло в Медной Палате. И что же? Едва похоронив родичей, они принялись делить сокровища Старика! Так что не стоит считаться с ними. Не будем приглашать их на праздники, не станем слушать их на тинге, поставим на них "позорные столбы" во всех наших краях, чтобы все знали, что ниддингами стали потомки Хёльтура! Ведомо, что кое-кто уж давно точит на них зубы и секиры, и коль скоро начнется распря между Хёльтурунгами и Торвардингами, никто не станет на защиту родичей Тора. Воистину, достойны лишь насмешки и плевка эти Хёльтурунги!

Из-за глыбы у тропы вышел высокий воин в алом плаще, на котором сиял, насмехаясь, Золотой Круг. Глухой шлем-"горшок" с личиной скрывал лицо, только огненная борода воинственно топорщилась. Борин мог поклясться, что знает, чей облик скрыт под серебрёным железом.

— Я, кажется, не задевал чести твоих родичей, Лоддир Хранитель! — бросил скальд.

— А что такого? — чернённые штрихи на маске, изображавшие причудливый узор, пришли в движение, и золотом сверкнули глаза. — Ты оскорбился за честь рода? Тогда странно, что у тебя в руках меч твоего прадеда. Откуда он у тебя? Не из кургана ли? Не ты ли дважды отсёк себя от древа рода своего? Разве не ты швырнул родовое кольцо, как швыряют кость, и разве не ты разграбил могилу предка? И думается мне, ты не тот, кто может требовать вергельда за Тора!

В таком случае — зачем ты вообще сюда пришёл? Зачем ты пришёл сюда, Борин, сын Торина?

— Зачем? — дрогнули горы.

— Зачем? — исторгли бездны.

— Зачем? — ветер рванул плащ, едва не сбил Борина с ног могучим крылом.

Тогда Борин вложил меч в ножны, снял плащ, вывернул его наизнанку, отстегнул капюшон и одел накидку.

Теперь и на его плечах ярилось алое пламя, гордый стяг холодной мести. Красное одевают, собираясь на битву… и на похороны.

Борин достал дедово кольцо со Змеиными Зубами на печати и надел на указательный палец: