– А... что... они... предлагали?.. Тебе?..

В ответ Тарег нагнулся - низко-низко, положив ладони на колени. И оказался нос к носу с джинном:

– Предлагали, Имруулькайс. Предлагали. Попросить. У Единого.

Кот, прижав уши, отклонился подальше:

– А... ты?..

– А я, Имру, сказал то же, что и всегда.

– Полдореа, не говори мне, что...

– Я сказал, что пусть Владыки у меня попросят прощения за смерть ни в чем не повинной невестки и племянников. Я сказал, что желаю знать, как так вышло, что в прекрасном мире, созданным Благим Единым, умирают, растерзанные волками, невинные дети. Я сказал, Имруулькайс, что блаженства, оплаченного кровью этих детей, я не приемлю. И на корабль, отплывающий в Благословенные земли, не взойду. Я возвращаю пропуск на этот корабль. Не бунтую более, нет. Просто пропуск на корабль возвращаю. Вот такой ответ. Нравится?!

– Ты безумен, Полдореа...
– завороженно глядя в глаза Тарегу, прошептал джинн.

Нерегиль криво улыбнулся и медленно распрямился.

От ворот послышались крики:

– Сейид! Сейид! Дело до тебя есть, сейид!

Спугивая кур и оскальзываясь на помете, через двор с проклятиями бежал бритый джунгарский разведчик в распоясанном овчинном тулупе.

Тарег, так же медленно, как распрямлялся, перевел взгляд ледяных, ненавидящих, вмораживающих в пол глаз на бегущего. Пошевелил кистью левой, сильной руки.

Имруулькайс, в ужасе глядевший на движения нерегиля, сдавленно всхлипнул.

А Тарег вдруг встряхнул головой, и выражение его лица поменялось, словно узор в калейдоскопе. Как будто нерегиль перестал смотреть в холод ночи на невидимого - и ненавистного - собеседника, и наконец увидел перед собой тех, кто сидел на террасе, копошился при лошадях и бежал к нему через двор. Двух насмерть перепуганных котов. Глупо скалящихся джунгар в съехавших малахаях и шлемах с обломанными перьями. И утирающего лоб вислоусого степняка:

– Сейид... эта... Элбег к тебе бежит... Вести у него, сейид, ух, заморился, сильно бежал к тебе, сейид...

– Говори, - коротко бросил Тарег.

– Элбег сильно бежит, лошадь поменяет вон тута рядом, и снова сильно побежит...

– Я сказал говори, а не болтай!
– гаркнул нерегиль.

– Элбег нашел господина Меаморю с остальными кошаками, тьфу, прощенья прошу, сейид, с остальными... этими... как их... сумеречниками, во!
– враз просиял джунгар и оскалил щербатые зубы.

– Держи дирхем и иди напейся, - благосклонно кивнул Тарег.

Сомлевший от счастья степняк подхватил монетку и враскоряку побежал к джунгарам, уже встречавшим его радостным гомоном.

Нерегиль смотрел ему вслед с непроницаемым выражением лица. Имруулькайс боялся вздохнуть и двинуться.

Наконец Тарег усмехнулся и посмотрел на разом сжавшегося кота.

– Вот так, Имру.

Джинн лишь сглотнул и слабо кивнул. С кривой усмешкой нерегиль некоторое время понаблюдал за джунгарами, с радостными возгласами передававшими по кругу бурдюк. А потом сказал:

– Люди... что ж. Люди, Имру, ни в чем не виноваты.

Вздохнул и пошел по ступенькам вниз.

К нему уже топали гремящие панцирями тысячники. Джунгары нюхом чуяли предстоящий поход - и устремившуюся к ним волю Повелителя.

Потихоньку отживая, но все еще поглядывая - мало ли что - в спину удаляющемуся Полдореа, черный кот встал на четвереньки и зябко повел лопатками. Потом сказал:

– Ладно, Хафс, хватит дрожать, все кончилось уже.

Парсидский кот более всего походил на распушенный комок козьей шерсти, забытый в пыльном углу нерадивой хозяйкой. Признаков жизни, во всяком случае, он не подавал.

– Хафс?..

Комок шерсти поднял ушки и развернулся в серого кота:

– Во имя Всевышнего, дядя. Были бы на мне штаны, я, клянусь Хварной, наделал бы в платье... Он всегда такой, этот ваш Тарег?..

– Нет, Хафс, не всегда. Иногда у него случаются приступы ярости, и тогда ему лучше не попадаться под горячую руку.

– Ааааа?..

– Ах, это? Это он еще добрый...

– Во имя Милостивого! Клянусь священным огнем!..
– заужасался серый джинн.

В ответ на это Имруулькайс брякнулся на нагретые доски и блаженно потянулся:

– Ты бы определился с конфессией, племянничек.

– Чево?..

– Реши, чем клясться, толстый дурак. А то как-то неудобно перед пророком Ахура-Маздой получается. Да и перед Всевышним тоже неудобно. Вот понадобится тебе помощь, Ахура-Мазда подумает, что ты следуешь вере Али, а Всевышний - что ты огнепоклонник. И сгинешь ты, толстый мой родственник, ни за что, и даже медного фельса не дадут за твою враз похудевшую душу...