Сочинения. В 2-х томах
вернуться

Клюев Николай Алексеевич
Шрифт:

336

Глухомань северного бревенчатого городишка,

Глухомань северного бревенчатого городишка, Где революция, как именины у протопопа. Ряд обжорный и каланчи вышка Ждут антихриста, сивушного потопа. На заборе кот корноухий Мурлычит про будошника Егора, В бурнастых растегаях старухи Греют души на припеке у собора. Собор же помнит Грозного, Бориса, На створах врат Илья громогласный, Где же Свобода в венке из барбариса, И Равенство — королевич прекрасный? Здесь не верят в жизнь без участка, В смерть без кутьи и без протопопа. Сбывается аракчеевская сказка Про немчуру и про мужика-холопа: Немец был списан на икону — Мужику невдомеки рожа… По купецким крышам, небосклону, Расплеснулся закат-рогожа. На рогоже страстотерпица Россия Кажет Богу раны и отеки… Как за буйство царевна София Мы получим указ жестокий: «Стать уездной бревенчатой глухомани Черной кухней при Утгоф-бароне, И собору, как при грозном Иоанне, Бить уставы в медные ладони».

337

Миновав житейские версты

Миновав житейские версты Умереть, как золе в печурке, Без малинового погоста, Без сказки о котике Мурке. Без бабушки за добрым самоваром, Когда трепыхает ангелок-лампадка. Подружиться с яростным паром Человечеству не загадка. — Пржевальский в желтом Памире Видел рельсы — прах тысячелетий… Грянет час, и к мужицкой лире Припадут пролетарские дети. Упьются озимью, солодягой, Подлавочной ласковой сонатой, Уж загрезил пасмурный Чикаго О коньке над пудожскою хатой. О сладостном соловецком чине С подблюдными славами, хвалами… Над Багдадом по моей кончине Заширяют ангелы крылами. И помянут пляскою дервиши Сердце — розу смятую в Нарыме, А старуха-критика запишет В поминанье горестное имя.

338

Запах инбиря и мяты

Запах инбиря и мяты От парня с зелеными глазами: Какие Припяти и Ефраты Протекают в жилах кровями? Не закат ли пустыни в мочках, Леопарды у водопоя? В осиновых терпких почках Есть оцет халдейского зноя. Есть в плотничьих звонких артелях Отгулы арабской стоянки, Зареет в лапландских мятелях Коралловый пляс негритянки. Кораллы на ладожской юфти — К словесному знать половодью… В церквушке узорчатый муфтий Рыдает над ветхой триодью. — То встреча в родимых бороздах Зерна с земляными сосцами. У парня в глазницах, как в звездах, Ночное, зеленое пламя. Как будто в бамбуковых дебрях За маткой крадутся тигрята, И желчью прозябли на вербах Инбирь и чилийская мята.

339

Петухи горланят перед солнцем,

Петухи горланят перед солнцем, Пред фазаньим лучом на геранях, Над глухим, бревенчатым Олонцем Небеса в шамаханских тканях. И не верится, что жизнь — обида С бесхлебицею и бестишьем, Это возводится Семирамида Повеленьем солнечным вышним. Тяжек молот, косны граниты, В окровавленных ризах зодчий… Полюбил кумач и бархат рытый, Как напев, обугленный рабочий. Только б вышить жребий кумачный Бирюзой кокандской, смирнским шёлком, Чтобы некто чопорно-пиджачный Не расставил Громное по полкам. Чтобы в снедь глазастым микроскопам Не досталась песня, кровь святая… В белой горенке у протопопа Заливается тальянка злая. Кривобоки церковь и лавчонки Позабыв о купле, Божьих данях… Петухи горланят вперегонки О фазаньем солнце на геранях.

340

Поле усеянное костями,

Поле усеянное костями, Черепами с беззубою зевотой, И над ним, гремящий маховиками, Безыменный и безликий кто-то. Кружусь вороном над страшным полем, Узнаю чужих и милых скелеты, И в железных тучах демонов с дрекольем, Провожающих в тартар серные кареты. Вот шестерня битюгов крылатых, Запряженных в кузов, где Есенина поэмы. Господи, ужели и в рязанских хатах Променяли на манишку ржаные эдемы! И нет Ярославны поплакать зигзицей, Прекрасной Евпраксии низринуться с чадом… Я — ворон, кружусь над великой гробницей, Где челюсть осла с Менделеевым рядом. Мой грай почитают за песни народа, — Он был в миллионах годин и столетий… На камне могильном старуха-свобода Из саванов вяжет кромешные сети. Над мертвою степью безликое что-то Родило безумие, тьму, пустоту… Глядь, в черепе утлом осиные соты, И кости ветвятся, как верба в цвету. Светила слезятся запястьем перловым, Ручей норовит облобзаться с лозой, И Бог зеленеет побегом ветловым Под новою твердью, над красной землей.

Огненный лик

341

Всемирного солнца восход –

Всемирного солнца восход — Великий семнадцатый год Прославим, товарищи, мы На черных обломках тюрьмы! От крови обломки черны, От слез неизмерней волны И горше пустынных песков От мук и свирепых оков! Гремящий семнадцатый год Железного солнца восход! Мы руку громам подадим, С Таити венчая Нарым, Из молнии перстень скуем, С лозой покумив бурелом, Созвездья раздуем в костры, В живые павлиньи миры, Где струнные горы и дол Баюкает Жизни Глагол! Багряный семнадцатый год — Певучего солнца восход! Казбек, златоперстый Урал, И полюса льдяный опал Куют ожерелье тому, Кто выпрял косматую тьму, Застенки и плесень могил Лавинною кровью омыл, Связал ураганы в суслон, Чтоб выпечь ковригу племен! Озимый семнадцатый год — Пшеничного солнца восход! Прославимте, братья, персты, Где бранный шатер красоты, Где трубная роща ногтей Укрыла громовых детей, Их смех — полнозвучье строки, Забавы же — песен венки, Где жгучий шиповник и ярь Связуют кровавый янтарь! Литаврный семнадцатый год — Тигриного солнца восход! Леса из бород и зубов, Проселок из жадных зрачков, Где мчится истории конь На вещий купальский огонь, Чтоб клад непомерный добыть — Борьбы путеводную нить, Прославим, товарищи, мы В час мести и раненой тьмы! Разящий семнадцатый год — Булатного солнца восход!

(1918)

342

Огонь и розы на знаменах,

Огонь и розы на знаменах, На ружьях — маковый багрец, В красноармейских эшелонах Не счесть пылающих сердец! Шиповник алый на шинелях, В единоборстве рождена, Цветет в кумачневых метелях Багрянородная весна. За вороньем погоню правя, Парят коммуны ястреба… О нумидийской знойной славе Гремит пурговая труба. Египет в снежном городишке, В броневиках — слоновый бой… Не уживется в душной книжке Молотобойных песен рой. Ура! Да здравствует коммуна! (Строка — орлиный перелет) Припал к пурпуровым лагунам Родной возжаждавший народ. Не потому ль багрец и розы Заполовели на штыках, И с нумидийским тигром козы Резвятся в яростных стихах!

(1919)

343

Ленин на эшафоте,

Ленин на эшафоте, Два траурных солнца зрачки, Неспроста журавли на болоте Изнывают от сизой тоски. И недаром созвездье Оленя В Южный Крест устремило рога… Не спасут заклинанья и пени От лавинного, злого врага! Муравьиные косные силы Гасят песни и пламя знамён… Волга с Ладогой — Ленина жилы, И чело — грозовой небосклон. Будет буря от Камы до Перу, Половодье пророчит Изба, Убегут в гробовую пещеру Черный сглаз и печалей гурьба! Свет, как очи, взойдет над болотом, Где тоскуют сердца-журавли. По лесным глухариным отлетам Узнаются раздумья земли. Ленин — птичья октябрьская тяга, Щедрость гумен, янтарность плодов… Словно вереск дымится бумага От шаманских волхвующих слов. И за строчками тень эшафота — Золотой буреломный олень… Мчатся образы, турья охота В грозовую страничную сень.