Сочинения. В 2-х томах
вернуться

Клюев Николай Алексеевич
Шрифт:

(1927)

377

ВЕЧЕР

Помню на задворках солнопёк, Сивку, мухояровую телку, За белесой речкою рожок: Ту-ру-ру, не дам ягненка волку! Волк в лесу косматом и седом, На полянке ж смолки, незабудки. Дома загадали о Гришутке Теплый блин, да крынка с молоком. Малец блин, а крынка что девчонка, Вся в слезах, из глины рябый нос… Глядь, ведет сохатая буренка Золотое стадо через мост! Эка зарь, и голубень и просинь, Празелень, березовая ярь! Под коровье треньканье на плёсе Завертится месячный кубарь. Месяц, месяц — селезень зобатый, Окунись как в плёсо в глыбкий стих! Над строкою ивой бородатой Никну я в просонках голубых. Вижу мухояровую телку, На задворках мглицу — шапку сна, А костлявый гость в дверную щёлку Пялит глаз, как сом с речного дна. От косы ложится на страницы, На луга стихов, кривая тень… Здравствуй вечер, сумерек кошницы, Холод рук и синяя сирень!

(1927)

378

Отрывок из неопубликованной поэмы-песни «ГОРОД БЕЛЫХ ЦВЕТОВ»

Будет трактор, упырь железный, Кровь сосать из земли. Край былинный мой, край болезный, До чего тебя довели!

379

От иконы Бориса и Глеба,

От иконы Бориса и Глеба, От стригольничьего Шестокрыла Моя песенная потреба, Стихов валунная сила. Кости мои от Маргарита, Кровь — от костра Аввакума. Узорнее аксамита Моя золотая дума: Чтобы Русь как серьга повисла В моем цареградском ухе… Притекают отары-числа К пастуху — дырявой разрухе. И разруха пасет отары Половецким лихим кнутом, Оттого на Руси пожары И заплакан родимый дом. На задворках, в пустом чулане, Бродит оторопь, скрёб и скок, И не слышно песенки няни На крылечке, где солнопёк. Неспроста и у рябки яичко Просквозило кровавым белком… Громыхает чумазый отмычкой Над узорчатым тульским замком. Неподатлива чарая скрыня, В ней златница — России душа, Да уснул под курганом Добрыня, Бородою ковыльной шурша. Да сокрыл Пересвета с Ослябей Голубой Богородицын плат!.. Жемчугами из ладожской хляби Не скудеет мужицкий ушат. И желанна великая треба, Чтоб во прахе бериллы и шелк Пред иконой Бориса и Глеба Окаянный поверг Святополк!

(1927)

380

КОРАБЕЛЬЩИКИ

Мы, корабельщики-поэты, В водовороты влюблены, Стремим на шквалы и кометы Неукротимые челны. И у руля, презрев пучины, Мы атлантическим стихом Перед избушкой две рябины За вьюгою не воспоем. Что романтические ямбы — Осиный гуд бумажных сот, Когда у крепкогрудой дамбы Орет к отплытью пароход! Познав веселье парохода Баюкать песни и тюки, Мы жаждем львиного приплода От поэтической строки. Напевный лев (он в чревной хмаре), Взревет с пылающих страниц — О том, как русский пролетарий Взнуздал багряных кобылиц. Как убаюкал на ладони Грозовый Ленин боль земли, Чтоб ослепительные кони Луга беззимние нашли. — Там, как стихи, павлиноцветы, Гремучий лютик, звездный зев… Мы — китобойцы и поэты — Взбурлили парусом напев. И вея кедром, росным пухом На скрип словесного руля, Поводит мамонтовым ухом Недоуменная земля!

(1927)

381

НОЧНАЯ ПЕСНЯ

За Невской тихозвонной лаврой, Меж гробовых забытых плит, Степной орел — Бахметьев [4] храбрый — Рукой предательской зарыт. Он в окровавленной шинели, В лихой папахе набекрень, — Встряхнуть кудрями цепче хмеля Богатырю смертельно лень. Не повести смолистой бровью, Не взвить двух ласточек-ресниц. К его сырому изголовью Слетает чайкой грусть звонниц. По-матерински стонет чайка Над неоплаканной судьбой, И темень — кладбища хозяйка — Скрипит привратной щеколдой. Когда же невские буксиры Угомонит глухой ночлег, В лихой папахе из Кашмира Дозорит лавру человек. Он улыбается на Смольный — Отвагой выкованный щит, И долго с выси колокольной В ночные улицы глядит. И траурных касаток стая Из глуби кабардинских глаз Всем мертвецам родного края Несет бахметьевский приказ: Не спать под крышкою сосновой, Где часовым косматый страх, Пока поминки правят совы На глухариных костяках. По русским трактам и лядинам Шумит седой чертополох, И неизмерена кручина Сибирских каторжных дорог. У мертвецов одна забава — Звенеть пургой да ковылем, Но только солнечная пава Блеснет лазоревым крылом, — На тиховейное кладбище Закинет невод угомон, Буксир сонливый не отыщет Ночного витязя затон. Лишь над пучиной городскою, Дозорным факелом горя, Лассаль гранитной головою Кивнет с Проспекта Октября. Кому поклон — рассвету ль мира, Что вечно любит и цветет, Или папахой из Кашмира Вождю пригрезился восход? И за провидящим гранитом Поэту снится наяву, Что горным розаном-джигитом Глядится утренник в Неву.

4

Бахметьев — лицо вымышленное. (Примечание Н. А. Клюева)

382

НЕРУШИМАЯ СТЕНА

Рогатых хозяев жизни Хрипом ночных ветров Приказано златоризней Одеть в жемчуга стихов. Ну, что же? — Не будет голым Тот, кого проклял Бог, И ведьма с мызглым подолом — Софией Палеолог! Кармином, не мусикией Подведен у ведьмы рот… Ужель погас над Россией Сириновый полет?! И гнездо в безносой пивнушке Златорогий свил Китоврас!.. Не в чулке ли нянином Пушкин Обрел певучий Кавказ. И не Веткой ли Палестины Деревенские дни цвели, Когда ткал я пестрей ряднины Мои думы и сны земли. Когда пела за прялкой мама Про лопарский олений рай, И сверчком с избяною Камой Аукался Парагвай? Ах, и лермонтовская ветка Не пустила в душу корней!.. Пусть же зябликом на последках Звенит самопрялка дней. Может выпрядется родное — Звон успенский, бебрян рукав!.. Не дожди, кобыльи удои Истекли в бурдюки атав. — То пресветлому князю Батый Преподнес поганый кумыс, — Полонянкой тверские хаты Опустили ресницы вниз. И рыдая о милых близях, В заревой конопель и шелк Душу Руси на крыльях сизых Журавиный возносит полк. Вознесенье Матери правя, Мы за плугом и за стихом Лик Оранты, как образ славий, Нерушимой Стеной зовем.

383

Кто за что, а я за двоперстье,

Кто за что, а я за двоперстье, За байку над липовой зыбкой… Разгадано ль русское безвестье Пушкинской Золотою рыбкой? Изловлены ль все павлины, Финисты, струфокамилы В кедровых потемках овина, В цветике у маминой могилы? Погляди на золотые сосны, На холмы — праматерние груди! Хорошо под гомон сенокосный Побродить по Припяти и Чуди, — Окунать усы в квасные жбаны С голубой татарскою поливой, Слушать ласточек, и ранным-рано Пересуды пчел над старой сливой. — «Мол, кряжисты парни на Волыни, Как березки девушки по Вятке»… На певущем огненном павлине К нам приедут сказки и загадки. Сядет Суздаль за лазорь и вапу, Разузорит Вологда коклюшки… Кто за что, а я за цап-царапу, За котягу в дедовской избушке.

384

Не буду петь кооперацию,

Не буду петь кооперацию, Ситец, да гвоздей немного, Когда утро рядит акацию В серебристый плат, где дорога. Не кисти Богданова-Бельского — Полезности рыжей и саженной, Отдам я напева карельского Чары и звон налаженный. И мужал я, и вырос в келий Под брадою отца Макария, Но испить Тициана, как зелия, Нудит моя Татария. Себастьяна, пронзенного стрелами, Я баюкаю в удах и в памяти, Упоительно крыльями белыми Ран касаться, как инейной замяти. Старый лебедь, я знаю многое, Дрёму лилий и сны Мемфиса, Но тревожит гнездо улогое Буквоедная злая крыса. — Чтоб не пел я о Тициане, Пляске арф и живых громах… Как стрела в святом Себастьяне, Звенит обида в стихах. И в словесных взвивах и срывах, Страстотерпный испив удел, Из груди не могу я вырвать Окаянных ноющих стрел!

385

Москва! Как много в этом звуке

Москва! Как много в этом звуке Скворешниц, звона, калачей. И нет в изменчивости дней За дружбу сладостней поруки! Ах, дружба — ласточек прилет, Весенний, синий ледоход И пихты под стерляжьей Вяткой — Ты вновь прельстительной загадкой Меня колдуешь в сорок лет!.. И кровь поет: — Восстань, поэт! В зарю и ветер настежь двери, Чтобы воочию поверить В блистанье белого крыла! Любовь зовет и ждет тепла Родной щеки, как речка солнца, Как избяного веретенца Голубоглазый в поле лен! Мой роковой московский звон Я слушаю в твоих бумажках, И никнет белая ромашка Моих седин на бисер строк, Где щебет зябликов и сок Румяных пихт под той же Вяткой. Благочестивою лампадкой Не сыто сердце… Ад иль рай, Лишь поскорее прилетай! И про любовь пропой с дороги Касаткою под кровлей нашей. Пусть бороду могильщик вспашет, Засеет прахом и песком, — Я был любим, как любят боги, Как водопад — горы отроги, Чтоб жить в глубинном и морском. О, друг! Березовой сережки Ты слаще старому кресту, — Он верен песне и кресту И ронит солнечные крошки В лесную темь и глуботу, Чтоб у лосенка крепли рожки За живописную мечту! Чтоб мой совенок ухал рьяно, Пугая лесовиху-темь, И в тициановский гарем Стремил лишь кисть, а дудку Пана Оставил дружбе на помин О том, что есть Москва и Крым, Египтоокая Россия, И что любовь всегда Мария У ног Христа, как цвет долин.