души и тела… Помоги моей Пятнице. Она такая хорошая, но умирает! Она не

должна погибнуть, не должна, слышишь! — и вдруг по небу промелькнула звездочка

и упала куда-то в мрачные болота… Я продолжал. — Святой Георгий! Ты же

Победитель! Я тоже всегда стремился к победам, хоть никогда тебя и не знал. Ты

смог покорить такого злого дракона! Я, благодаря Пашке, узнал твою жизнь и твои

подвиги. Я теперь хочу подражать тебе, чтобы достойно носить свое имя! Помоги

мне, святой Георгий, порази эту невидимую болезнь, отнимающую у меня такую

прекрасную девочку, как змей-дракон, пытавшийся съесть царскую дочь. Не оставь

нас, Георгий Славный…

Вот так я и молился

своей первой в жизни неопытной молитвой и был почему-то уверен, что Небо меня

слышит! Сколько прошло времени, не знаю — я утратил все чувства. Умирающая

Пашка и ее остекленевшие глаза стояли передо мной, и я, не жалея сил, продолжал

просить Бога и Его верных святых и ангелов спасти девочку. Но силы мои вдруг

окончательно иссякли: кошмарная ночь в поселке, бессонная ночь в каменном

ледяном мешке, огромное физическое и моральное напряжение последних дней и эта

третья бессонная ночь сделали свое дело. Я внезапно почувствовал, что от

волнения и какой-то жуткой тоски, от усталости и безысходности я теряю

сознание. Все для меня померкло — и луна, и свет звезд, и лес… Последнее, что

я услышал, так это свой голос, произнесший: «Как же я теперь один без нее-то…

Как же без нее… Господи?!» И упал лицом в мокрую траву… Больше я уже ничего

не видел, ничего не слышал, не чувствовал, не говорил, не желал, не думал…

Будто я умер сам вместо Пашки и растворился среди этого бескрайнего и

безмолвного

океана природы, снова вернувшись в землю, из которой Господь создал меня как

человека. Совершенно обессиленный, я лежал в траве в каком-то полузабытьи. Спал

ли я, находился ли в глубоком обмороке или просто от чудовищной усталости уже

не мог шевелить языком и всеми мышцами своего тела… Не знаю. Никогда еще

ничего подобного со мной не происходило. И как долго длилось это мое состояние, тоже затрудняюсь сказать. Наверное, тоже немалое время… А над тайгой все

бушевала бархатная, ароматная, светлая августовская ночь. Последняя ночь моей

прежней жизни! Я знал, что с рассветом все у меня изменится, и я сам стану уже

не таким, как раньше. Я должен буду проснуться другим человеком. Но тогда я

очень не желал пробуждаться… Мне так жутко не хотелось входить в новый

светлый и радостный день одному, без моей привычной уже, чудесной Пятницы. И

увидеть ее мертвой я так не хотел… больше всего на свете! Поэтому я просто

лежал, растворившись у подножия могучих шершавых сосен, и упорно не желал вновь

появляться в этом мире, ставшем вдруг сразу каким-то чужим и холодным…

ВОТ И ОКОНЧИЛОСЬ ВСЕ…

…Печальная похоронная

процессия медленно двигалась за околицей к старому сельскому кладбищу, видневшемуся на туманном пригорке. За спинами людей среди можжевеловых кустов

просматривались серые с плоскими крышами двухэтажки рабочего поселка.

Я стоял на обочине

неширокой пыльной грунтовой дороги, облокотившись одной рукой на ствол рябины, грустно шелестящей листвой, и смотрел, не мигая, на душераздирающее зрелище.

Слезы

катились по моим щекам, но я этого не замечал… Первым шел батюшка в черной

ризе с большим серебряным крестом на груди. Он напевал что-то очень грустное и

помахивал бронзовым кадилом, источавшим сильные ароматы смолы и хвои. Следом

шли двое: молодой офицер в хаки и прекрасная девушка в бело-голубом одеянии.

Они держали друг друга за руки, и лица их были такие светлые, будто все

происходящее их вовсе не беспокоило. За ними двигались четверо крепких парней в

черном с белыми повязками на рукавах. Они несли гроб, отделанный бирюзовым

шелком с кружевною оторочкою. И в этом гробу лежал кто-то очень красивый и

желанный, усыпанный белыми и розовыми лепестками цветов. Я не мог разглядеть

лица покойного, но знал — это она, Пашка… Далее брели тетя Зоя, тетя Клава, мои родители, худенькая невысокая женщина, похожая на Пашу, наверное, ее