имелась поляна, вполне способная принять вертолет. Правда, буря здорово ее

замусорила, закидав большими сухими сучьями и оторванными лапками елей. Но если

тут немного поработать, то можно будет подготовить приличный аэродромчик. Да и

с воздуха это пространство легко просматривалось. Вот очистится небо, и можно

зазывать долгожданных гостей. Не желая оставлять Пашку надолго одну, я поспешил

обратно на заимку. И тут увидел небольшой островок малины, на котором, несмотря

на жуткую бурю, сохранилось еще немножко крупных спелых ягод. Я бегом вернулся

в избушку, проведал Прасковью, утер ей пот и смочил водой губы и, взяв котелок, полетел в малинник. Пока собирал ягоды, комары изрядно меня натыкали своими

острыми и жгучими хоботками. «Надо было бы намазаться мазью!» — вздрагивал я от

укусов. Но я так спешил, чтобы сделать Пашке приятное, что даже забыл накинуть

на себя майку. Над горами опять кто-то пролетел. Судя по звуку и скорости

передвижения это был, вероятнее всего, вчерашний «кукурузник». Наверно, там

проходил его обычный маршрут. В лесу уже стало вечереть, так как солнце сюда не

проникало, то и сумерки появлялись у подножия высоких деревьев раньше обычного.

Наполнив треть котелка ароматными ягодами, я вернулся в избушку. Там я перебрал

малину, засыпал ее сахаром, помял и сделал весьма аппетитную массу. «Чай с

малиновым

вареньем — лучшее средство от простуды!» — радовался я. Так как дело шло к

вечеру, то пора было подумать и об ужине. Я поставил на печку подогреваться чай

и кашу. Подкинул в топку дровишек. Подбирая в углу последние сухие поленья, я

вдруг наткнулся на водочную бутылку, видимо, ранее кем-то аккуратно запрятанную

за поленницу. В поллитровке еще плескалось около двухсот граммов кристально

чистого напитка.

— Эге, видать, это

чья-то заначка! — усмехнулся я, отвинчивая крышку.

Водка пахла очень

сильно, а, стало быть, не утратила своих качеств. «Водка «Урожай». Крепость

42°» прочитал я на потертой этикетке.

— Ого! Крепач! —

присвистнул я и решил использовать это зелье для компресса Пашке.

Смочив теплой водой бинт

и вату, я полил на них сверху водкой и наложил эту повязку на грудь девчонки.

Потом снова укутал ее посильнее. Дело было плохо. Прасковья моя была уже, видать, в беспамятстве. Она задыхалась, и от нее разило жаром, как от буржуйки.

Она не отвечала на мои слова, не пила и не ела, не открывала глаза… Я

постоянно утирал пот с ее лица, смачивал водой сохнущие губы, иногда давал

понюхать нашатырный спирт.

Потом я принес из леса и

разложил возле лежанки свежие ветви сосны и ели. Они здорово освежали воздух.

Когда ужин был готов, а в лесу уже стало совсем темно, я приготовил кружку чая

с вареньем и принес его Пашке. Она лежала тихо, тяжело дышала и глядела на

меня. Какие же стали у нее глаза! У меня даже сердце сжалось в комок.

Подернутые какой-то печальной пеленой, они смотрели безучастно, неузнаваемо, покорно. Это был взгляд угасающего человека, не имеющего уже никакой надежды на

исцеление, на продолжение жизни… По красным впалым щекам скатились слезинки.

— Паш, ты что, а?! —

тронул я ее за плечо.

Она узнала меня и

прошептала одними губами:

— Ничего… все

нормально… — и даже слегка улыбнулась.

— А я тебе чай с малиной

приготовил! — сказал я радостно. — Такой вкусный! Попей, пожалуйста, а то

совсем ослабнешь! Он здорово помогает! Я тебе и компресс сделал… Теперь

обязательно поправишься!

Я усадил Прасковью на

лежанке и попоил чаем. Так как руки ее сильно дрожали, то я держал кружку сам, поднося ее к девичьему рту. Пашка сделала всего три глотка. И еще я едва

упросил ее принять еще хоть одну таблетку. Ей было тяжело глотать. Потом она

снова легла. Я вылил остатки водки на компресс, прикрыл девчонку шубкой и

присел рядом. Больше я ничем не мог ей помочь.

— Спасибо! — прошептала

она и закрыла глаза.

Вскоре Паша вновь

задремала. Я встал, поставил ужин на стол и хотел покушать, но почувствовал, что у меня впервые пропал аппетит! Тревога за Пашку пронзала все мое существо.