«На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений
вернуться

Головина Алла Сергеевна
Шрифт:
ПОЭТ:
Любительство. Искусственный язык. Я послужу, быть может, лучше Музе. Переводить я с русского привык, И с Музой я почти всегда в союзе. Она надменна и, порой, — глупа. Но что же делать? Музу обуздаю. Я потружусь для скрипок, ритмов, па. Как говорится, будет дар Валдаю. К тому же переводчики стихов — Соперники порой поэтам. Ахматова жалела, что мехов Касаюсь я и грею даже летом…
ИЗДАТЕЛЬ:
Что — лирика опять? Хе-хе… Как встарь? Ну, в добрый час. Но я предупреждаю, Что много Вам платить я не смогу. К тому же Вы работаете где-то И, как всегда, благополучны Вы.
МУЗА:
«Mon ombre у resta Pour у languir toujours» Женева. И с моста Я вижу vos amours. 18.8.1942

БАЛЛАДА

Во время оно в Берне жил Красавец юный — Богумил. Он был с балкон, он был высок. Смотрел с тоскою на восток. Но у собора как-то раз Он встретил взгляд таких же глаз, Как те, что там оставил он, Для чуждых гор, что как заслон. — А я Людмила. Добры дан. Ты мне сегодня Богом дан. — Вот вся баллада, весь рассказ. Две пары рук. Две пары глаз. 18.8.1942

АКРОСТИХ

Но сероглазый сон стоит в алькове. И мне мерещится, что Аладдин Кровавой лампой освещает внове Огромные сокровища один. Ликуют лаллы, и горят гранаты, Ах, кто оденет этот изумруд? И кто с тобой в подземные палаты Идет, таясь, среди червонных груд? Аркадами подземными подходит, Ласкает драгоценности и ждет? Люби меня, подарок мне подходит, А то кольцо тебе не подойдет? 18.8.1942

СЕНТЯБРЬ

Это шорох моих стихов, И дыханье моих духов, Вороха листвы у оконницы. Ты не спишь, но уже задремал, Ты меня проморгал, прозевал И уже не боишься бессонницы. Я пою тебе в сером дожде, И в фонтане, и в кране, везде — Нет на свете такой поклонницы. Спи, мой милый, ты так устал, Даже книжку перелистал, На страницах ища приписочки, Дочитал, досмекнул до конца, И слетели на пол два гонца — Светло-серые эти записочки. Кто сидел за моим столом? Кто моим оттолкнулся крылом? Кто касался узорной мисочки? Это я у тебя была? Посидела опять у стола, Эту сказку тебе навеяла. И вошла моя сказка в сон, И качнулся сон в унисон. Я ушла, свои звезды посеяла… 25.8.1942

«Это вам не Минин и Пожарский…»

Это вам не Минин и Пожарский — Это есть Аскольдом могила. Не мясничий двор и не боярский — Здесь легла подкиевская сила. Город Канев. Эх, Тарас Шевченко, Слышишь ли меня? И молвит: слышу, Казаченьку, где ты, казаченько? Я не вижу, выхожу на крышу. Что клубится по дороге дальней? Колобок, ушел он от медведя, Василек повылинял печальный. Привереда, едя — недоедя. Ухо приложил к земле: не слышу Трепет наших флагов по-над Доном. На Памира северную крышу Вышла я и жду тебя поклоном. Марево в ночах, струится, льется, Заслонилась слабою ладонью. Едет, едет, бубенец смеется. Ты не спи на солнце, доню, доню. 26.8.1942

«В том месте, где чреда царей…»

В том месте, где чреда царей Оборвалась на Николае Втором, Возобновим, как можно поскорей, Заклеим, как смолой, своим позором. Скуем. И выйдет Первый Николай Из рода Рюриковичей-Святополков. Какой он Мирский? Польша, не пылай, Не возбуждай в Европе лишних толков. Хоробрый насмутьанил Болеслав И так у нас достаточно в столице. Был предок — горд, бесстрашен и не прав, Потомок нам воздаст за то сторицей. Был первый царь Романов — Михаил (Последний звался тоже Михаилом). А сын его, Тишайший, все молил За отрока Алешу. Был он милым. Скончался только в малом городке. Не в Бозе умер, не в Абастумане, Не в оренбургском пуховом платке, Не в южном перламутровом тумане. Так триста лет и три еще годка Перекликалась матушка Россия С дремучей Русью. Даже не века Прошли с тех пор — лишь четверть… а лихие Года достались нам, тебе и мне. Что крови иностранной в наших жилах! Я пальцем написала на стене: О смерти помни и живи в могилах. Равноапостольный тебя благословил, И сын твой идолов из душ изгонит. Не хватит сил? Нет, хватит даже сил, А мудрость даже старость не затронет. И храм святой в Царьграде отопрем — Не быть ему мечетью и музеем. Всех подопрем и лбом своим упрем, Мы ожерелье янтарем заклеим. 26.8.1942

«Это осень, сокрушаясь, шарит…»

Это осень, сокрушаясь, шарит, В дачных чемоданах розу ищет, Городскую розу снова дарит, Замшевую розу тучей прыщет. Темно-красная, духами роза Нежно и беспомощно запахнет. Без шипов она и ждет мороза, Пусть мороз над нею только ахнет. Хороша, так звездами засыплем, Что роса! Снежинки — в сердцевинку Мы аперитив с тобою выльем, Смешанный с другим на половинку. — Вы прекрасны, а душа — славянка. Вы печальны, а душа — вампира… Нет, меня трепала лихоманка, Я не создаю себе кумира. Я устала от труда в конторе, Я хотела б позже подыматься, С милым другом я сегодня в ссоре, В чем не смею даже сомневаться. И война мне сердце беспокоит, Отступают наши на Кавказе. Кто купоны на пальто устроит И ошибки выправит в рассказе? И в семье не все благополучно, И худею я, болит головка. Мне сегодня просто очень скучно, И не веселит меня обновка. Я себе купила одеяло Серо-голубое, трафаретом Лжевосточным. Заплатила мало, Буду спать под ним зимой и летом. Кто под ним приснится — будет первым, Если даже поневоле. Уходите, это просто нервы, Я боюсь лишь холода и моли. 26.8.1942