Денис сжался.

– Мама говорит, нельзя мне ничего подписывать, особенно, не читая. Я ж несовершеннолетний.

– А мама твоя где? За забором стоит, слёзки вытирает? Прохлопала сынка и радуется, что ей статью за издевательства над ребёнком не вкатили. А то и вкатят.

– Она не издевалась! – крикнул Денис.

– В документах иное прописано. Что ж ты так маму родную подставил, если это неправда? – прищурился на него Ренат.

– Не буду подписывать! – упёрся Денис.

Ренат помолчал. Нагнулся к нему.

– Подпишешь – я тебе погеймерить дам. Обещаю.

Enter вспыхнул. Глаза его заблистали. Почти не думая, он кивнул головой.

– Вот и молодец, Сопля, уважаю, – шепнул Ренат и открыл дверь в кабинет Пугинского.

Георгий Николаевич словно ждал: указал на стул напротив себя. На столе лежала исписанная бумага.

– Здравствуй, Денис, – сказал заместитель директора интерната. – Надеюсь, ты уже понял, куда попал.

У Дениса внутри всё похолодело. Он хотел сказать, что порядки здесь противозаконные, но не посмел.

– Устав выучил? – спросил Пугинский.

Денис торопливо кивнул.

– Ренат Абдуллович, проверьте, – приказал Пугинский, и Мухаметшин чуть согнулся в поклоне:

– Уже проверил.

– Ещё раз не помешает.

– Сегодня же, Георгий Николаевич, сделаю.

– Ну, Enter, вот тебе ручка. Подписывай, где галочка нарисована.

Денис взял ручку, нацелился на галочку, подписал аккуратными буквами «Лабутин». И только после этого прочёл фразу, под которой поставил автограф: «С моих слов записано верно». Он поднял голову на Пугинского.

– А что тут такое? Что – верно?

Мухаметшин быстро слизнул со стола бумагу, подал заместителю директора, который неторопливо спрятал её в ящик стола.

– А что омбудсмен с твоих слов начеркала, то и верно.

– А зачем это?

Пугинский едва заметно усмехнулся.

– Для дела, многоуважаемый Enter.

– Какого дела?

– Личного.

– Я не понимаю.

– А тебе зачем понимать? Ты себе одно понимай: как здесь живым-здоровым остаться до выпускного, – серьёзно, но вполне обыденно посоветовал Георгий Николаевич. – Цацкаться тут с тобой никто не собирается. Взрослые – боги, а ты раб ничтожный. Из этого исходи, если планируешь живым остаться. В нашей ты власти теперь, понял? Что захотим с тобой сделать, то и сделаем, и всё правильно будет со стороны закона. Называется это вос-пи-та-ни-е. Не захотел мамой воспитываться, будешь – нами. Сам выбрал, Сопля. Уведи его, Ренат Абдуллович. И накажи за то, что вопросы старшему задавал. И про устав не забудь.

– Сделаем, Георгий Николаевич! – бодро заверил Мухаметшин. – Ну, Сопля, идём.

Денис в отчаяньи заплакал навзрыд.

– Не надо! Пожалуйста! Не надо! Я больше не буду! Отпустите меня к маме! Я к маме хочу!

– Мы теперь твоя мама, – зловеще прошелестел Ренат, выводя жертву из кабинета начальника.

Денис упирался, вырывался, но вдруг, словно по волшебству, рядом возникли два крепких молчаливых парня со смирительной рубашкой в руках. Они умело и быстро запеленали мальчика и унесли его во флигель, в тесную мрачную палату без мебели, если не считать железной кровати и брошенного на неё старого полосатого матраца.

– Ты ещё настоящего наказания не видал, – снисходительно проговорил Мухаметшин через четверть часа, когда парни привязали Дениса к кровати.

У мальчишки уже не было сил сопротивляться и кричать. Он трясся от крупной дрожи и потел. Мухаметшин сунул ему в рот таблетку, приподнял голову, дал глотнуть воды.

– Пей, Сопля, не вздумай выплюнуть, – пригрозил он. – И знай. Тебе никто не поможет. Делай всё так, как в уставе прописано, и выдюжишь до совершеннолетия. Глядишь, полезным членом общества станешь. Ещё поблагодаришь за науку, в ножки упадёшь.

Уже выходя, бросил через плечо:

– Устав проверю перед сном. Вспоминай пока. Если сможешь.

Сознание Дениса затуманилось и взбесилось, распаляя воображение, перелистывая бредовые картинки. Единственный реальный образ, который не давал ему спятить, – мама. Она держала его разум в океане своей любви. Она звала его и утешала. Но Денис знал, что видит не реальность, а вирт. И это томило его тупой невыносимой болью. Мама! Кто поможет мне, кто спасёт?!

Забытье так и не накрыло его спасительным беспамятством.

Через три часа мрачные насупленные парни, тащившие его недавно сюда в смирительной рубашке, пришли, развязали его, подняли и, шатающегося от бессилия, привели в спальню номер двести двадцать девять.

За окном царила ночь. В спальне тоже. Мальчишки спали – или делали вид, что спали. Парни исчезли, а вместо них над Денисом нагнулся Ренат. Он шепнул:

– Устав я у тебя завтра после уроков спрошу, так уж и быть. Слышь, Сопля зелёная? Не ответишь на вопросы – заново запеленаю.

Наконец-то Денис один. Если не считать девятерых мальчишек, притворившихся уснувшими. А, может, и не притворившихся.