Зульфикаров Тимур
Шрифт:
А мой зебб фаллос меж лядвей шелковистых атласных о лоно
твое забывчиво веет бредет бродит наливаясь чует
шелестит
А мой тополь меж лядвей твоих вначале розов розов словно
летучий фламинго
А потом как белая тяжкая цапля как белый аист как
журавль стерх
Меж лядвей твоих во гнездо необъятно
сладчайшее перламутром сладимым сорит чадит пылит
палит журчит Лейли Лейли Лйи Лйи Йи И
И древней человеков семя вино соитья сливаясь свиваясь
бездонно сладит и пьянит
Но соитье стихает и крылья недужно слагают фламинго и
цапля и аист и стерх в бездыханных пустынных
перламутровых заводях лядвеях устьях гнездах лонах
Лейли Лейли
И опять душный лепет стеклянное марево морок июльского
полуденного тополя наплывает чрез сирые окна мои
Ай бес! шайтан! как быстры сладки как мимолетны плотяные
игрища твои
А божий тополь ветвью нежной липкой мускусной
словно матерь дланью через окна о
власы ласкается мои
И о твои чудовые неслыханные кудри непролазные моя
Лейли Лейли Лейли
И твои сахарные ханатласные лядвеи и твои беломраморные снегосонные неразбуженные колени полушария
окатыши чудовые хладит студит стыдит…
Глава ХLIII
САМОЕ ДРЕВНЕЕ САМОЕ КРЕПКОЕ САМОЕ ХМЕЛЬНОЕ ВИНО
— Дервиш какое вино самое древнее крепкое хмельное?
Но которое нельзя пить?
— Это вино соитья — святое первотесто первобытия! Семя человеков…
Оно самое древнее вино — оно древнее человеков…
Ибо оно было прежде человеков…
И Господь лепил из него первочеловеков и ныне лепит…
Оно самое крепкое и хмельное — ибо наповал сметает с ног сразу двух человеков…
И они бьются друг о друга на земле опьяненно бездонно неразлученно…
О древнейшее сладчайшее бессмертное вино!
О!
Лейли из каких пиал пьют его?…
Лейли а все началось весной…
И пошло полилось это древлее вино…
Глава XLIV
ОЛЕНЬ-ХАНГУЛ
Весной когда впервые отринув отбросив откинув постылые ку-лябские атласные взволнованные одежды и древний кишлачный
мусульманский стыд и девью гранатовую завязь младость…
Неистово курчаво младая Лейли-Ветер-Султан-Халва-Ханиффа пришла в тайную окраинную кибитку дервиша Ходжи Зульфикара…
Весной когда они остались одни в кибитке и дервиш съел много грецких орехов и кураги…
И выпил три пиалы змеиного самаркандского кишащего вина чтоб забыть что он стар…
Чтобы зебб его внезапный был тополем стреловидным был китайским карагачом неистовым мясистым а не ивой расплескавшейся зыбко опавшей забывшейся…
А Лейли выпила четыре пиалы вина…
Чтобы забыть что она млада…
Чтобы забыть про одежды про девий стыд…
Чтобы забыть про девью гранатовую кишащую роящуюся завязь плода…
Весной когда одни в кибитке пианые нагие они телами переплелись перепутались перемешались…
И выпили столько вина что не могли понять различить где тело его где тело ее где его солончак а где ее река…
И так кричали кусались грызли рвали стонали рыдали хохотали и мычали терзались трубили словно бухарские олени-хангулы в гоне любовном пенном осенью заметенные забрызганные гонными святыми безумными водопадными несметными журчащими кипящими семенами семенами летящими…
Весной в окраинной кибитке впервые сойдясь они так кричали пенно стонали стенали разрывались…
Что нежданно увидели в окне кибитки чьи-то зыбкие ночные очи бархатные и лик благородный с мшистыми алмазными рогами
— Гляди Лейли, — сказал дервиш от разрушенной гранато-
вой завязи не отлепляясь не отставая не отпадая не останавливаясь…
Это олень трубач хангул бухарский царь олень его летучего стада…
Это он пришел из цветущих душмяных горных чащ на наши стенанья…
Это он глядит на нас удивленно изумленно бархатными тихими до осени очами…
— Дервиш у вас у человеков гон стон весной…