Тогда мы побежали по тропе вниз к реке Фан-Ягноб…

Тогда смерть отошла от нас…

Надолго ли?..

Не знаю… не знаю… не знаю…

…Река Фан-Ягноб — древняя река. Святая… Как Ганг…

Зороастрийские цари, не желая отдавать свое тело могильным орлам и грифам, заживо приходили сюда умирать…

Печальная река. Река самоубийц. Река — водяное кладбище. Река — текучая усыпальница…

А многие самоубийцы не хотят тлеть после смерти в земле и быть едой червей…

Речные самоубийцы хотят после смерти плыть вольно в хрустальной воде святой реки… И лучше быть едой рыб — царских, жемчужных форелей, чем добычей утлых, тошных, скучных червей…

Да!.. И я хочу после смерти плыть в хрустальной реке!..

Но!..

Рано еще…

Но! Господи, мне рано еще…

Еще смерть моя медлит?..

И мы с Гулей юные, веселые, чреватые поставили нашу палатку на берегу реки…

Это и было любимое место самоубийц, а нынче страна наша Россия вышла на первое место в мире по самоубийствам. И стала необозримой Рекой пианиц и самоубийц…

Увы! увы!..

Словно река самоубийц Фан-Ягноб пришла на Русь … И заполонила Её…

Но!

…В этом месте река Фан-Ягноб обрывалась с высокой лесистой горы и гигантским, алмазнопылящим, торжественным водопадом пропадала, исчезала, уходила в глухое, гулкое, бездонное подземелье.

И только через три километра исчезнувшая река выскакивала, выбегала пенными, бешеными потоками из подземелья…

Страшные слухи ходили про это подземелье, где билась, таилась, пряталась трехкилометровая река…

Никто из живых — даже рыбы — не выходили из этого адского подземелья…

Какой-то смельчак на лодке пытался пройти через это подземелье, но сгинул в нем бесследно…

Даже живые рыбы не выходили оттуда, а пропадали во тьме подземелья…

И самоубийцы радостно бросались с вершины горы в последний водопад и, как птицы, летели, падали в его волнах, и навсегда пропадали в подземелье…

Это было последнее их земное наслажденье… Тут была полнота земного бытия и неземной вечности…

Тут сходились Два Мира…

Ни один из самоубийц никогда не выплыл — даже мертвым…

Там было вечное кладбище…

Власти местные поставили на вершине горы милиционера, чтобы помешать самоубийцам, но в первую же ночь кто-то столкнул его в страшный водопад…

Или сам он сладостно спрыгнул, доверился водопаду?..

Ведь сверкающая, алмазная бездна так влечет! так влечет… так манит…

И милиционер стал сладострастным самоубийцей и испытал великое последнее наслаждение, заживо уходя в иной мир в хрустальном гробу Водопада…

О!..

Ведь Природа-мать так прекрасна! и так необъятна!

И так сладко, притягательно мертва!..

И так она тянет, влечет вернуться бедного скоротечного человечка — муравья в свое недвижное, нестрадающее лоно!.. в свою кишащую сладчайшую утробу!..

Тем более, что всё равно мы возвращаемся в природу — рано или поздно…

А, может быть, лучше рано?.. А?..

А разве мать не жаждет встретить блудного сына своего еще молодым, улыбчивым, а не дряхлым, согбенным, разрушенным?.. А?..

Господь мой!.. А?..

…О Боже!.. Да что я? Куда я?..

Человек пришёл от Бога — и возвращается к Богу!..

И для бессмертной души нет никакой тленно текучей Природы…

И вот у подножья этого великого алмазного Водопада мы с Гулей поставили нашу палатку…

Хотя уже поздняя осень была, но днем в горах было очень тепло…

Водяная, кружевная пыль от Водопада освежала нас, от ветерка сладко, игольчато сыпалась на нас…

Пленяла… Усыпляла…

Я еще в детстве пионерском моем научился сплетать из ивовых и тополиных приречных прутьев грушевидную корзинку-ловушку для ловли рыбы в протоках и водопадах.

И вот такую долгую, хитроумною корзину я сплел из ветвей, и Гуля умело помогала мне, сплетая, укрощая сырые от реки прутья…

А потом я разделся, и встал под Водопад с длинной корзиной в руках, и поднял её навстречу пылящим водам летящим, ниспадающим…